– Это мой ребенок. Мое тело. Внутри вас превращается в мою плоть и кровь. Убить его вам – не позволю!
– Прекрасно. А кто будет об этом ребенке заботиться, когда он родится? Если, конечно, прежде не убьет и себя, и меня.
– Как – кто, я буду заботиться, это же очевидно. Обеспечу вас средствами к существованию, пока вы находитесь в положении, потом возьму этого ребенка… найду способ о нем позаботиться. О нем или о ней.
– Знаем мы эти сказочки. Подберу достойную семью, передам на усыновление. Буду следить за тем, как ребенок развивается…
– Это мой ребенок. И он будет со мной. Отцы любят детей.
– Как вообще можно любить нероженое? Я не понимаю. Вот у меня отца вообще нет… Не знаю, как он ко мне до рождения относился.
– Нерожденных детей трудно полюбить только потому, что их трудно вообразить. Но я-то все время детей принимаю… особенно если роды сложные… так что у меня воображение отлично работает.
И тут же сквозь его мысли услужливо проплыл типичный, красненький, орущий новорожденный.
– Жалко, что у вас нет отца. Он умер?
– Я не знаю даже, кто он был. Я в коммуне выросла, в ашраме, в восточном Лондоне. Мать увлекалась индийской эзотерикой. Все мужчины в ашраме считались отцами для всех детей. Правда, недолго это дело продолжалось. Через пару-другую лет они все поразъехались, каждый завел обычную семью.
– Значит, вы жили с матерью?
– Нет, она умерла вскоре. Я у бабушки пожила, но она немного свихнулась, и ее забрали – туда, где сумасшедших пасут. Я погостила короткое время у одной женщины из общины, но она в Индию уехала. Ну и мне назначили до совершеннолетия одну из моих учительниц приемной матерью-опекуншей – такая, значит, у меня была семья… Но потом я с ней связь потеряла… Это что у нас, допрос?
– Нет. Я просто хотел узнать. Я не собираюсь на вас кричать. Я просто хочу, чтобы мой ребенок родился. Если вы, конечно, сумеете его выносить.
– Все-таки вы, наверное, шутите?
– Какие уж тут шутки. Я могу и буду о вас заботиться…
– Зачем это? Я хочу жить собственной жизнью, все делать по-своему…
– Маргаритка, ну пожалуйста. Другой возможности у вас может и не быть.
– По-вашему, я этого не знаю, да?
Врачи-консультанты умеют добиваться своей цели. Маргаритка извивалась и спорила. Дамиан выслушивал ее и вновь, раз за разом, гнул свое. В конце концов, собираясь уходить, она обещала на прощание: «Ладно, подумаю, когда на меня кричать перестанут». Дамиан сказал, что выпишет ей чек на покупку продуктов. Маргаритка усмехнулась: какая в том польза, если у нее нет счета в банке? Тогда Дамиан выудил всю наличность из бумажника и карманов и сунул ей в карманы. Она сидела насупясь, молчала, потом бросила:
– В этом есть что-то гадкое.
– Вам нужно питаться. За двоих.
– Это еще неизвестно.
– Где вы хоть живете?
– В разных местах. Все равно не отыщете.
– Обещайте мне, пожалуйста, что не будете терять связь. Вам понадобится забота. Настоящая.
– Хорошо, обещаю, – сказала она усталым шепотом.
Обо всем этом он ни слова не сказал Марте Шарпин. Он ведь врач, давал клятву Гиппократа, промолчать было легко. Но невысказанное мешало его общению с Мартой, он совсем перестал ей звонить. Тогда Марта, как до этого доктор Нанджувейни, сама постучалась в дверь его кабинета. Они поцеловались, холодная щека к холодной щеке.
– Дамиан, у меня странная гостья. Маргарита.
Дамиан сделал круглые глаза.
– Явилась довольно поздно вчера вечером и спросила, не пущу ли я ее переночевать, на полу. Я сказала, ладно. А она вошла и давай плакать – я никогда еще не слышала таких громких рыданий… а потом все мне и рассказала. Что вы не велите ей делать аборт, а она хочет сделать и не может с вами справиться в споре, потому что вы такой… повелительный. И я подумала: и впрямь, в ее ли интересах этот ребенок – не слишком ли ноша для нее тяжела? Она советуется со мной, прямо как маму меня воспринимает. И вот я решила, пойду к вам и спрошу напрямую… она ведь лежит на моей софе… и уходить даже не думает…
– Ребенок – в моих интересах, – сказал Дамиан.
– Но вы ведь бывший католик, не настоящий.
– Видите ли, это мой ребенок.
По выражению лица Марты он понял, что Маргаритка по неведомой причине оказалась более скрытной, более себе на уме, чем можно было предположить.
– Вот как… – сказала Марта.
– Я просто боялся ее обидеть. Боялся обидеть ее.
Выражения лица Марты не разгадать. Удивление, осуждение, разочарование, недоумение?..
– Я нашел ее в подвале, в коллекции, вовсю там ночлежничала. Взял к себе домой. А она ко мне в постель. И жестоко было… дать ей от ворот поворот. Вы ведь понимаете. Нет, не понимаете…
– Как же, как же, все мы когда-то оказывались с кем-то в постели, чтоб кого-то жестоко не обидеть. – И уже более легким тоном, пожалуй слишком легким: – Что же теперь будет?
– То и будет. Заберу ребенка себе. Ей его и видеть незачем. Она ведь совсем его не хочет. Но ребенка надо прежде выносить и родить. На мне ответственность. Ну и положеньице.
Они уставились друг на друга. Дамиан, такой властный с Маргариткой, перед Мартой ощущал себя жалко.
– Она и правда такая несчастная, – сказала Марта. – Дергается, как осьминожка на рыбацком крючке. А что у нее там… по медицинской части? Все будет просто и благополучно? Она до ужаса боится.
– Вряд ли. Вряд ли просто и благополучно. Заранее не узнаешь. Хотя с моральной точки зрения совершенно ясно, как нужно поступить.
– Кажется, ясно это только вам.
– А вы не согласны? Вы будто не понимаете, что́ я думаю, чувствую…
– Понимаю, но лишь отчасти. Я смотрю со стороны. Вижу, чего хочет она и чего хотите вы. Пока это не очень согласуется.
До самой Марты, до ее желаний – недавних и нынешних, – по-видимому, вообще никому нет дела…
– Надо снять для нее угол – где можно жить по-человечески, ну или почти по-человечески. Не у вас же на софе.
– Да уж. Я не святая, у меня есть собственная жизнь. Хорошо, постараюсь найти ей какое-нибудь жилье.
– Я заплачу.
– Конечно, – сказала Марта. – Еще бы.
Подыскали комнату в приличной гостинице с полупансионом, неподалеку от Марты, в Лондонских полях
[134]. Марта участвовала в поиске и даже поставила букетик фрезий в стакане на туалетный столик. Она же помогла Маргаритке с переездом, без Дамиана. После чего доложила Дамиану: Маргаритка большей частью молчит и вообще не слишком хорошо выглядит. Кажется побитой, побежденной. Подумав немного, Марта прибавила неумолимо: вконец запуганной. Дамиан ответил, не слишком учтиво, что напрасно Марта волнуется, это его забота, его решение; мол, спасибо за помощь, но дальше я сам, вы уж не беспокойтесь. С грустью они посмотрели друг на друга. Маргаритка в их сознании раздулась до чрезвычайности; она превратила их в родителей, которыми ее обделила судьба, более того, по канону, настроила добрую «мать» против властного «отца» и сама противостояла им обоим. Жизнь умудряется бежать в узеньких стереотипных каналах, пока не выведет ее на свободу случай (порой неприятный) или откровение. Маргаритка помешала Дамиану и Марте стать любовниками, подобно тому как ребенок мешает ночным объятиям родителей. Сумрачная мысль об этом посетила Дамиана в машине по пути в больницу. И еще одно ответвление той же мысли: настоящий ребенок Маргаритки – его ребенок – станет, родившись, еще большей преградой для отношений с Мартой…
