– Не могла она там прятаться столько лет, – пробормотал Грисвел. – И вообще, тот, кто скрывается в доме, – не человек.
Бакнер крутанул баранку, и машина свернула на едва приметную дорогу, петлявшую среди сосен.
– Куда вы меня везете?
– В нескольких милях отсюда живет старый негр. Хочу с ним потолковать. То, с чем мы столкнулись, выходит за пределы понимания белого человека. Черные в таких делах разбираются лучше. Этому старику лет сто. Когда он был мальчишкой, хозяин обучил его грамоте, а после, получив свободу, он попутешествовал больше, чем иной белый. Говорят, он знает тайны вуду.
Услышав это слово, Грисвел вздрогнул и обвел тревожным взглядом зеленые стены леса. Запах хвои смешивался с ароматами незнакомых трав и цветов, но все перебивал запах гнили и плесени. Вновь Грисвела захлестнула ненависть к этим темным, таинственным лесам.
– Вуду, – пробормотал он. – Совсем забыл об этом. Никак не связывал черную магию с Югом. Мне всегда казалось, что колдовство присуще только кривым улочкам приморских городов, остроконечным крышам, состарившимся еще до той поры, когда в Салеме вешали ведьм
[42]; туманным сумрачным аллеям и паркам Новой Англии, где бродят черные кошки и иные твари. Но то, с чем я встретился здесь, – эти угрюмые сосны, заброшенные плантации, загадочный черный народ, легенды о безумии и ужасе – все это гораздо страшнее, чем фольклор Нового Света. Боже, какие неведомые опасности таит этот континент, который глупцы называют юным!
– Лачуга старика Джекоба, – объявил Бакнер, притормаживая.
Грисвел увидел поляну и маленькую хижину, притаившуюся в тени огромных деревьев. Здесь росли не только сосны, но и стройные кипарисы, и кряжистые дубы с седыми космами мха на стволах. За хижиной начиналось болото, покрытое обильной растительностью; оно терялось в лесной мгле. Над глинобитной печной трубой курился синеватый дымок.
Следуя за шерифом, Грисвел поднялся на крошечное крыльцо и вошел в распахнутую дверь, висевшую на кожаных петлях. В лачуге царил полумрак, немного света проникало в единственное окошко. У очага сидел сутулый негр и смотрел на котелок с кипящей похлебкой. Когда появились белые, негр покосился на них, но не встал. Он выглядел невероятно старым – лицо сплошь изборождено морщинами, а глаза, темные и живые, то и дело затягивались пеленой – казалось, всякий раз, когда его мысли уносились куда-то вдаль.
Бакнер указал Грисвелу на плетеное кресло, а сам уселся на грубую скамью.
– Джекоб, – сказал он напрямик, – пора нам поговорить. Я знаю, тебе известна тайна поместья Блассенвиллей. Прежде это меня не касалось, но нынче ночью в доме убили человека. Если ты не скажешь, кто там прячется, вот этого парня могут повесить.
Старик посмотрел на Бакнера, и глаза блеснули, а затем туман сгустился, словно у него в памяти поплыли облака давно минувших лет.
– Блассенвилли… – произнес он звучным, богатым интонациями голосом, не похожим на говор местных жителей. – Гордые они были, сэр. Гордые и жестокие. Нынче никого не осталось. Кто на войне погиб, кого на дуэли прикончили. Это я про мужчин… Некоторые умерли здесь, в поместье… В старом поместье… – Речь негра перешла в невнятное бормотание.
– Так как насчет поместья? – нетерпеливо спросил Бакнер.
– Мисс Селия была самая гордая из них, – пробормотал старик. – Самая гордая и жестокая. Черные ее ненавидели, а Джоан – пуще всех. В жилах Джоан текла кровь белых людей. Джоан тоже была гордая. Мисс Селия била ее кнутом, как рабыню.
– В чем тайна поместья Блассенвиллей? – настойчиво повторил Бакнер.
Пелена исчезла. Глаза старика чернели, как колодцы в лунную ночь.
– Что за тайна, сэр? Не понимаю.
– Понимаешь. Все ты понимаешь, Джекоб. Я хочу знать, почему негры сторонятся этого дома.
Старик помешал в котелке.
– Жизнь всем дорога, сэр, даже старому негру.
– Кто-то грозился тебя убить, если проговоришься? Я правильно понял?
– Не «кто-то». Не человек. Черные боги болот. Мою священную тайну охраняет Большой Змей – бог над всеми богами. Он пошлет младшего брата, и тот поцелует меня холодными губами. Маленький брат с белым полумесяцем на голове. Я отдал душу Большому Змею, а в награду он научил меня делать зувемби…
Бакнер напрягся.
– Я уже слышал эго слово, – тихо произнес он. – Из уст умирающего негра, когда был маленьким. Что это означает?
Глаза старого негра наполнились страхом.
– Что я сказал? Нет! Я ничего не говорил!
– Зувемби, – напомнил Бакнер.
– Зувемби, – машинально повторил старик, и опять его взгляд затуманился. – Зувемби – это те, что когда-то были женщинами. О них знают на Невольничьем Берегу. О них рокочут по ночам барабаны на холмах Гаити. Творцов зувемби почитает народ Дамбалы. Смерть тому, кто расскажет о них белому человеку! Это одна из самых запретных тайн Бога-Змея.
Он замолчал.
– Так, значит, зувемби – это женщина? – подстегнул его Бакнер.
– Была женщиной, – пробормотал старый негр. – Я плясал на Черном Обряде, я могу делать зувемби… Она узнала об этом, и пришла к моей хижине, и стала у порога, и попросила ужасного зелья… Того, что варится из змеиных костей, из крови летучих мышей-вампиров, из росы, снятой с крыльев козодоя… из других снадобий, несть им числа. Она тоже танцевала на Черном Обряде… Уже созрела, чтобы стать зувемби… оставалось только выпить черное зелье… Я не мог ей отказать…
– Кому? – взволнованно спросил Бакнер, но сморщенная стариковская голова уже упала на грудь.
Джекоб, похоже, задремал. Шериф встряхнул его.
– Ты дал женщине зелье, чтобы превратить ее в зувемби… Что такое зувемби?
Негр неохотно зашевелился и сонно проговорил:
– Зувемби – это уже не человек. Она не узнает друзей и родню. Принадлежит Черному Миру. Ей подчиняются демоны природы – совы, летучие мыши, змеи и волки-оборотни. Она может сгустить мрак и погасить слабый светоч. Ее можно убить свинцом или сталью, но если этого не сделать, она так и будет жить до скончания века, как летучая мышь, обходясь почти без пищи, ютясь в пещерах или брошенных лачугах… Время для зувемби – ничто, час, день или год – ей все едино… Она не говорит и не думает по-человечьи, но может загипнотизировать живое существо своим голосом, а когда убьет кого-нибудь, мертвое тело будет рабски подчиняться ей, пока в жилах не застынет кровь. А убийство – это для нее первейшее удовольствие…
– Почему она решила стать зувемби?
– Ненависть, – прошептал старик. – Ненависть! Месть!
– Ее звали Джоан? – так же тихо спросил Бакнер.
