Люди городка Фэринг столпились вокруг, перешептываясь:
– Туман висел густой; может, корабль налетел на Призрачный Риф. Странно, что только его труп вынесло обратно в гавань Фэринга – и так быстро.
И совсем потихоньку:
– Живой или мертвый, он должен был вернуться к ней!
Тело лежало выше отметки прилива, словно заброшенное туда блуждающей волной. Стройный, но сильный и мужественный при жизни, в смерти Фолкон стал мрачно-красив. Как ни странно, его глаза были закрыты, так что казалось, будто он всего лишь уснул.
Его одежда моряка с налипшими тут и там клочками водорослей была вся пропитана соленой водой.
– Странно, – пробормотал старый Джон Харпер – владелец трактира «Морской лев» и старейший из ушедших на покой моряков Фэринга. – Он погрузился глубоко, потому что эти водоросли растут только на дне океана, да, в холодных зеленых морских пещерах.
Маргерет не проронила ни слова. Она только стояла на коленях, прижав ладони к щекам и широко раскрыв невидящие глаза.
– Обними его, девочка, и поцелуй, – мягко убеждали ее люди Фэринга, – потому что это то, чего Адам хотел бы, будь он жив.
Девушка механически повиновалась, содрогнувшись от холода тела возлюбленного. Но когда ее губы коснулись его, она вскрикнула и отпрянула.
– Это не Адам! – взвизгнула Маргерет, дико озираясь.
Люди грустно закивали друг другу.
– Умом тронулась, – зашептали они, после чего подняли тело и унесли в дом, где жил Адам Фолкон – дом, куда он надеялся привести молодую невесту после того, как вернется из плавания.
Туда же отвели Маргерет, ласково поглаживая ее и успокаивая мягкими словами. Но девушка шагала, словно в трансе, а ее глаза странным образом смотрели в никуда.
Они положили тело Адама Фолкона на его постель, а в ногах и в изголовье поставили поминальные свечи. И соленая вода с его одежды стекала на смертное ложе и капала на пол. Потому что в городке Фэринг – как и во многих отдаленных прибрежных поселениях – верили, что если снять с утопленника одежду, то быть большой беде.
И неподвижная Маргерет сидела в этой обители смерти, ни с кем не разговаривая, глядя на спокойное, темное лицо Адама. И пока она так сидела, подошел Джон Гауэр – отвергнутый ею ухажер, угрюмый, опасный человек. Глядя поверх ее плеча, он сказал:
– Любопытным образом меняет смерть в море, если это тот Адам Фолкон, которого я знал.
Этим он заслужил недоброжелательные взгляды, чем оказался удивлен, после чего мужчины поднялись и тихонько вывели его за дверь.
– Ты ненавидел Адама Фолкона, Джон Гауэр, – сказал Том Лири. – И ты ненавидишь Маргерет, потому что это дитя предпочла тебе более достойного человека. Но теперь, клянусь сатаной, ты не станешь мучить девочку своими бессердечными речами. Убирайся и не возвращайся сюда!
Гауэр зло нахмурился, но Том Лири смело встал перед ним, а мужчины Фэринга его поддержали, так что Джон повернулся к ним спиной и ушел. Однако мне показалось, что его слова были не насмешкой или оскорблением, а результатом неожиданно пришедшей в голову и поразившей его мысли. Когда он уходил прочь, я услышал, как он бормочет под нос:
– …Похож, и все же странно не похож на него…
Ночь опустилась на городок Фэринг, и темнота замерцала окнами домов; в окнах же дома Адама Фолкона тускло светились поминальные свечи – там Маргерет и другие до рассвета несли безмолвную вахту. А за дружелюбным теплом городских огней, вдоль прибрежной полосы притаился сумрачный зеленый титан – сейчас молчаливый, словно спящий, но всегда готовый наброситься и вцепиться голодными когтями. Я спустился к пляжу и прилег на белый песок, глядя, как медленно вздымается необъятная гладь, дремотно перекатываясь подобно спящему змею.
Море – великая, седая старуха с холодными глазами. Ее приливы говорили со мной, как и всегда, с самого моего рождения, – шелестом волн по песку, воплями морских птиц, пульсирующей тишиной.
– Я очень стара и очень мудра, – рассуждало море, – во мне нет ничего человеческого. Я убиваю людей, а их тела выбрасываю обратно на трепещущую в страхе землю. В моих глубинах есть жизнь, – шептало море, – но это не человеческая жизнь. Мои дети ненавидят сынов человеческих.
Пронзительный крик разорвал тишину и заставил меня вскочить на ноги, дико озираясь. Наверху льдисто сияли звезды, а их крошечные отражения призрачно посверкивали на холодной поверхности океана. Город окутывали темнота и покой – и только в окнах Адама Фолкона горели поминальные свечи, а эхо крика все еще отдавалось в пульсирующей тишине.
Я был в числе первых, кто прибежал к двери обители смерти и замер на пороге вместе с остальными, ошеломленный.
Маргерет Деверол лежала мертвая на полу, ее стройная фигурка напоминала хрупкий кораблик, разбитый на мели, а над ней скорчился Джон Гауэр – он баюкал девушку на руках, а его широко раскрытые глаза блестели безумием. И огоньки поминальных свечей все так же мерцали и плясали, но трупа на постели Адама Фолкона уже не было.
– Боже милостивый! – ахнул Том Лири. – Джон Гауэр, адово ты отродье, что это за дьявольщина?
Гауэр поднял взгляд.
– Я говорил вам! – выкрикнул он. – Она знала… и я знал… это был не Адам Фолкон – то холодное чудовище, выброшенное насмешливыми волнами. Какой-то демон, вселившийся в его тело! Слушайте – я отправился в постель и попытался уснуть, но меня все время тревожила мысль о том, что эта нежная девушка сидит подле холодной нечеловеческой твари, принимая ее за своего любимого. В конце концов я поднялся и подошел к окну. Маргерет сидела, задремав, а остальные – глупцы! – спали в других комнатах. И пока я смотрел… – по его телу прокатилась волна дрожи. – Пока я смотрел, глаза Адама открылись, и труп быстро и тихо поднялся с постели, на которой лежал. Я стоял у окна оцепеневший, беспомощный, пока жуткая тварь нависала над ничего не подозревающей девушкой, и глаза монстра горели адским огнем, и он протягивал к ней извивающиеся руки. Тут Маргерет проснулась и закричала, а потом – о Матерь Божья! – мертвец обхватил ее своими жуткими руками, и она умерла, не издав ни звука.
Голос Гауэра стал тише и перешел в неразборчивое бормотание, пока он нежно укачивал мертвую девушку, словно мать ребенка.
Том Лири встряхнул его:
– Где труп?
– Он скрылся в ночи, – равнодушно ответил Джон Гауэр.
Ошеломленные горожане переглянулись.
– Он лжет, – тихо бормотали они в бороды. – Он сам убил Маргерет и где-то спрятал тело, чтобы мы поверили в эту жуткую историю.
По толпе прокатился грозный рык, и все, как один, обернулись туда, где на Холме Палача, обозревающем гавань, при свете звезд вырисовывался выбеленный скелет Кануля Лживой Губы.
Они забрали у Гауэра мертвую девушку, хоть он и цеплялся за нее, и осторожно уложили ее на постель между свечей, предназначенных для Адама Фолкона. Маргерет лежала там, неподвижная и бледная, а мужчины и женщины шептались, что она выглядит скорее утонувшей, чем раздавленной.
