Но позвольте мне сказать о Кетрике. Ха, даже от упоминания его имени волосы на моем загривке шевелятся! Вот вам типичная реверсия к типу предков, но не к чистому типу китайца или монгола прежних времен. Даны изгнали его пращуров в холмы Уэльса, а там – лишь бог ведает, в каком минувшем веке и каким грязным способом эта проклятая примесь запятнала чистую саксонскую кровь кельтской линии, чтобы выжидать так долго? Валлийцы никогда не смешивались с Детьми Ночи, как и пикты. Но каким-то образом должны были сохраниться уцелевшие – отродья, притаившиеся среди мрачных холмов, пережившие свое время и эпоху. Если уже во время Арьяры они едва ли были людьми, что же сделала с проклятой породой тысяча лет регресса? Что за мерзкая тень проникла в замок Кетриков какой-нибудь давно забытой ночью, или выступила из сумрачных теней, чтобы схватить их женщину, заплутавшую в холмах? Разум бежит от этих сцен. Но одно я знаю точно: когда Кетрики пришли в Уэльс, там должны были сохраниться пережитки этой мерзкой эпохи рептилий. Может, они живут там до сих пор…
Но этот подменыш, этот осколок тьмы, этот ужас, что носит благородное имя Кетрика, – до тех пор, пока он, отмеченный клеймом змея, не уничтожен, не видать мне покоя. Теперь, зная всё, я ощущаю, как он отравляет чистый воздух и пачкает змеиной слизью зеленую землю. Звук его шепелявого пришептывающего голоса наполняет меня отвращением, взгляд раскосых глаз будит во мне бешенство. Для меня, представителя благородной расы, такие, как он – это вечное оскорбление и угроза, подобные змее под ногами. Моя раса – правящая, хотя сейчас она деградировала и пришла в упадок от постоянного смешения с покоренными расами. Волны чужой крови сделали мои волосы черными, а кожу – смуглой, но у меня все еще гордая осанка и голубые глаза царственного арийца. И подобно тому, как мои предки, как я, Арьяра, уничтожали мерзость, что извивается у нас под ногами, так же я, Джон О’Доннел, уничтожу мерзкую рептилию, чудовищное семя змеиной заразы, что так долго дремало неразгаданным в чистых саксонских жилах, рудимент отвратительных тварей, глумящихся над сынами ариев.
Они говорят, что удар повредил мой разум; я же знаю, что он открыл мне глаза. Мой древний враг часто гуляет в одиночестве на болотах, привлеченный туда – хотя он может этого не знать – унаследованными от предков побуждениями. Во время одной из этих прогулок я встречусь с ним, и когда это произойдет, я, Джон О’Доннел, сломаю его мерзкую шею – так же, как я, Арьяра, ломал шеи грязных ночных тварей много-много веков назад. После этого они могут забрать меня и сломать в петле мою собственную шею, если пожелают. Я не слеп, даже если слепы мои друзья. Если не в глазах людей, то, по крайней мере, в глазах древнего бога ариев я останусь верен своему племени.
Не рой мне могилу
Грохот старомодного дверного молотка зловеще разнесся по всему дому и пробудил меня от наполненного кошмарами сна. Я выглянул в окно – в последних лучах заходящей луны внизу белело лицо моего друга Джона Конрада.
– Могу я к тебе подняться, Кирован? – его напряженный голос звучал нетвердо.
– Разумеется! – Я вскочил с постели и накинул халат, слыша, как хлопнула входная дверь и как Конрад поднимается по лестнице.
Через мгновение Джон стоял передо мной; включив свет, я увидел, что руки его дрожат, а лицо неестественно бледно.
– Час назад умер старый Джон Гримлэн, – сказал он без предисловий.
– В самом деле? Не знал, что он болел.
– Это был внезапный жестокий приступ неясного происхождения – что-то вроде конвульсий эпилептика. Последние годы с ним такое случалось, ты же знаешь.
Я кивнул. Я немного знал о старом человеке, живущем, словно отшельник, в своем огромном мрачном доме на холме, а однажды мне случилось быть свидетелем одного из странных приступов, упомянутых Конрадом. Увиденное меня потрясло: несчастный корчился, завывал и вопил, извиваясь на земле, словно раненая змея, бессвязно изрыгал ужасающую брань и черные богохульства до тех пор, пока его голос не перешел в неразборчивый визг, а губы не покрылись пеной. Видя все это, я понял, почему в прежние времена люди считали таких людей одержимыми демонами.
– …некая наследственная болезнь в скрытой форме, – продолжал Конрад. – Без сомнения, какой-то отвратительный недуг, некогда поразивший дальнего предка старого Джона и теперь унаследованный его потомком – такое временами случается. А может, причина в другом: как ты знаешь, в молодости Гримлэн совал нос в разные загадочные уголки земли – скажем, он изъездил весь Восток. Вполне возможно, что во время этих путешествий он заразился какой-нибудь неизвестной хворью. В Африке и на Востоке до сих пор полно неописанных болезней.
– Как бы там ни было, – сказал я, – время за полночь, а ты так и не назвал мне причину своего неожиданного визита в столь поздний час.
Мой друг смутился.
– Ну, дело в том, что у смерти Джона Гримлэна не было ни единого свидетеля, кроме меня. Он отказался от какой-либо медицинской помощи. В последние мгновения, когда было очевидно, что ему приходит конец, я все же решил отправиться за кем-нибудь наперекор его воле. Но старик, приподнявшись на ложе, так кричал и завывал, убеждая, что его нельзя оставлять умирать в одиночестве, что я не смог противостоять этим страстным мольбам.
Я уже бывал свидетелем человеческой кончины, – добавил Конрад, вытирая пот с бледного лба, – но смерть Джона Гримлэна была самой жуткой из всего, что я когда-либо видел.
– Он так страдал?
– Было похоже, что, хотя тело его корчится в агонии, ее затмевают чудовищные страдания души или разума. Страх в расширенных глазах и его крики превосходили любой ужас, порожденный земными причинами. Говорю тебе, Кирован, ужас Гримлэна был сильнее и глубже, чем обычный страх Запредельного, какой может выказать человек, проживший неправедную жизнь.
Я беспокойно переступил с ноги на ногу. Зловещие намеки, скрытые в этом утверждении, вызвали дурные предчувствия, от которых мороз прошел у меня по коже.
– Я знаю, местные жители всегда утверждали, что в молодости Гримлэн продал душу дьяволу и что эти странные эпилептические приступы были свидетельством одержимости Сатаной. Разумеется, все это глупые домыслы, место которым в темном Средневековье. Однако все мы знаем, что Джон Гримлэн вел жизнь злую и порочную – даже ближе к ее концу. Недаром он повсеместно внушал ненависть и страх, и я не слышал ни об одном совершенном им добром деле. Ты был его единственным другом.
– Странная это была дружба, – сказал Конрад. – Меня привлекала его неординарность: несмотря на свою необузданную натуру, Джон Гримлэн был человеком высокообразованным и высококультурным. Он глубоко проник в оккультные исследования, и именно на этой почве я впервые с ним встретился – ты же знаешь, что меня самого всегда очень интересовала эта область знаний.
Но здесь, как и везде, Гримлэн оставался злым и порочным. Он игнорировал белую область оккультного знания, но обращался к более мрачным и темным его сторонам – дьяволопоклонничеству, магии вуду, синтоизму. Его познания в этих мерзких учениях были огромны, а рассказы о нечестивых исследованиях и экспериментах вызывали во мне ужас и отвращение, какие может внушить ядовитая рептилия. Ибо не было глубин, в которые он не погрузился, а о некоторых вещах старый Джон даже со мной говорил лишь намеками. Поверь, Кирован, легко смеяться над рассказами о темном мире непознанного, когда ты находишься в приятной компании при ярком солнечном свете. Но если бы ты, подобно мне, сидел в неурочные часы в тишине необычной библиотеки Джона Гримлэна, смотрел на древние заплесневелые тома и слушал его жуткие рассказы, твой язык присох бы к нёбу от ужаса – как у меня, – а сверхъестественное казалось бы тебе очень даже реальным и близким – как казалось мне!
