– Да бога ради, дружище! – вскричал я, поскольку нарастающее напряжение стало невыносимым. – Давай уже ближе к делу! Скажи, наконец, чего ты от меня хочешь!
– Я хочу, чтобы ты пошел со мной в дом Джона Гримлэна и помог выполнить нелепые указания покойного относительно его тела.
Не сказать, чтобы я был охотником до приключений, однако же я быстро оделся, время от времени вздрагивая от недобрых предчувствий, и последовал за Конрадом вверх по тропе, что вела к дому Джона Гримлэна. Дорога петляла по склону холма, и все время, пока я глядел вперед и вверх, я видел огромный мрачный дом, подобно хищной птице примостившийся на вершине – массивный и черный на фоне звездного неба. На западе, там, где молодая луна только что исчезла из вида за низкими холмами, мерцал одинокий тусклый отсвет. Вся эта ночь казалась наполненной притаившимся злом, а навязчивый шелест крыльев летучих мышей заставлял вибрировать мои натянутые нервы. Чтобы заглушить частый стук собственного сердца, я спросил:
– Ты тоже, как и все прочие, считаешь, что Джон Гримлэн был безумен?
Мы успели сделать несколько шагов, прежде чем Конрад ответил с какой-то странной неохотой:
– Я бы сказал, что не было человека более здравомыслящего, если бы не один случай. Однажды ночью, в его кабинете, я стал свидетелем тому, как Джон внезапно разорвал оковы разума.
В течение нескольких часов он рассуждал на свою любимую тему – о черной магии. Неожиданно глаза его вспыхнули странным, нечистым огнем, и он вскричал: «Почему я должен сидеть здесь и нести весь этот детский лепет?! Эти ритуалы вуду, эти синтоистские жертвоприношения, пернатые змеи, безрогие козлы и культ черного леопарда! Тьфу! Пыль и мусор, что носит ветер! Помои настоящего Непознанного, подлинного таинства! Жалкий отзвук Бездны! Я бы мог рассказать тебе вещи, которые разрушили бы твой ничтожный разум! Я бы мог прошептать в твое ухо имена, что иссушат тебя, словно огонь траву! Что ты знаешь о Йог-Сототе, о Катулосе и утонувших городах? Ни одно из этих имен даже не упоминается в ваших мифах. Даже во снах не бросал ты взгляд на циклопические черные стены Котха, не ссыхался под ядовитыми ветрами Юггота! Но я не стану вырывать из тебя жизнь своим черным знанием! Не стоит ждать, что твой инфантильный разум удержит то, чем полон мой. Был бы ты так же стар, как я, видел бы ты, подобно мне, как рушатся королевства и сменяются поколения, собирал бы ты, словно спелые колосья, темные тайны веков…
Он продолжал неистовствовать, его дико искаженное лицо едва ли напоминало человеческое, но тут он заметил мое очевидное смятение и разразился ужасным кудахчущим смехом.
– Господи, – вскричал он незнакомым голосом со странным выговором, – думается, я нагнал на тебя страху! И чему тут дивиться – ты со всем твоим знанием лишь голый обломок кораблекрушения, спасшийся в море жизни. Ты думаешь, я просто стар, тупая деревенщина? Да ты бы помер от изумления, узнав, сколько поколений людей я застал…
Но к этому времени меня обуял такой ужас, что я бежал от Гримлэна, как от гадюки, а его пронзительный, дьявольский смех несся мне вслед из темного дома.
Через несколько дней я получил письмо с извинениями за его манеры, вину за которые он откровенно – слишком откровенно! – возлагал на наркотики. Я не поверил в это, но все же возобновил наши отношения, пусть и не без некоторых колебаний.
– Звучит как совершеннейшее безумие, – пробормотал я.
– Да, – помедлив, согласился Конрад. – Но… Кирован, видел ли ты хоть одного человека, который знал Джона Гримлэна в юности?
Я покачал головой.
– Я приложил некоторые усилия, чтобы потихоньку разузнать о нем, – сказал Конрад. – Старый Джон прожил здесь около двадцати лет, не считая таинственных исчезновений по нескольку месяцев кряду. Старейшие жители смутно помнят, как он появился первый раз и поселился в этом старом доме на холме. И все они говорят, что за прошедшие годы Джон Гримлэн не состарился сколь-нибудь заметно. Когда он прибыл сюда, то выглядел точно так же, как сейчас, – во всяком случае, до момента смерти, – как человек лет пятидесяти. Оказавшись в Вене, я встретился со старым фон Боэнком, который знал Гримлэна в юности, учась в Берлине пятьдесят лет назад. Фон Боэнк изумился тому, что старик все еще жив; он сказал, что в то время Гримлэн уже выглядел на пятьдесят.
Понимая, в каком направлении клонится беседа, я недоверчиво воскликнул:
– Чушь! Профессор фон Боэнк уже сам перевалил за восемьдесят и подвержен ошибкам столь преклонного возраста. Он перепутал этого человека с кем-то другим. – И все же, пока я говорил, по коже неприятно пробежали мурашки, а волосы на затылке шевельнулись.
– Быть может… – Конрад пожал плечами. – А вот и дом.
Впереди и впрямь зловеще маячила громада дома, и когда мы достигли парадной двери, своевольный ветер застонал в ветках деревьев неподалеку, а я глупо дернулся, потому что снова услышал призрачное хлопанье крыльев летучей мыши. Конрад повернул в старинном замке большой ключ. Мы вошли, и мимо нас пронесся холодный сквозняк, подобный дыханию разверстой могилы – плесневелый и леденящий. Я содрогнулся.
По темному коридору мы на ощупь добрались до кабинета, где Конрад зажег свечу – в доме не было ни газового, ни электрического освещения. Я осмотрелся, страшась того, что может явить свет, но в увешанной гобеленами и причудливо обставленной комнате не было никого, кроме нас двоих.
– Где… где… тело? – спросил я хриплым шепотом, потому что горло мое пересохло.
– Наверху, – тихий голос Конрада свидетельствовал, что тишина и таинственность дома произвели впечатление и на него. – Наверху, в библиотеке, где он умер.
Я невольно глянул вверх. Где-то над нашими головами безмолвно лежал одинокий хозяин этого мрачного дома, распростертый в своем последнем сне, и на его бледном лице навеки застыла ухмыляющаяся маска смерти. Я пытался взять себя в руки, борясь с захлестнувшей меня паникой. Словно испуганный ребенок, который пытается придать себе уверенности, я мысленно повторял, что это всего лишь труп злобного старика, который уже никому не причинит вреда.
Затем я повернулся к Конраду, который как раз вытащил из внутреннего кармана пожелтевший от времени конверт.
– Здесь, – он достал из конверта несколько страниц пожелтевшего пергамента, исписанного убористым почерком, – изложена последняя воля Джона Гримлэна. Одному Богу известно, сколько лет назад это было написано. Старый Джон вручил мне это десять лет назад, сразу после того, как вернулся из Монголии. И вскоре после этого у него случился первый из этих приступов. Старик заставил меня поклясться, что я тщательно спрячу конверт и не вскрою до самой его смерти. Когда же это случится, я должен прочитать содержимое и в точности следовать всем содержащимся в нем указаниям. Более того, Джон заставил меня поклясться, что, невзирая на его слова или поступки после того, как он отдал мне конверт, я сделаю все точно так, как было сказано изначально. «Ибо плоть слаба, – сказал он с жуткой улыбкой, – но я – человек слова. И хотя, в момент слабости, я могу вознамериться повернуть назад, теперь для этого уже слишком поздно. Ты можешь никогда не понять причин, но ты должен сделать так, как я сказал».
