Борис с Павлом пытались успокоить ее, говорили ей участливо, что Алешенька-сынок ее уже большой. Говорил же он, что, наверное, останется ночевать у тетки Манефы. Вот и остался. Она же уверяла всех, что случилось что-то непоправимое, случилось именно сегодня, именно сейчас, и велела собирать вещи в дорогу.
Борис, не желавший расставаться с заднегорской тишиной, ушел к кедру, чтобы только не видеть торопливых сборов. Татьяна Владимировна часто выбегала на крыльцо и, приложив руку к глазам, смотрела в поле на окружную дорогу – не пылит ли там уазик Сергея, который должен был привезти им продукты. По обыкновению, он подруливал к школе в первой половине дня, но сегодня не появился и после полудня.
Нетерпение Татьяны Владимировны было столь велико, что она уже хотела идти в Покрово, бросив здесь все вещи, как вдруг у леса появился долгожданный уазик.
Первым увидел его Павел.
– Едет, едет! – радостно, как будто пожаловал к ним важный гость, кричал он с крыльца матери, что возилась с вещами в банных сенцах.
Машина остановилась у крыльца, и из нее, к удивлению и радости Татьяны Владимировны, выпрыгнули Сергей и ее любимый Алешенька (его Сергей подобрал на Большой дороге у Прислонихи).
Оба были столь оживленны и веселы, словно приехали с праздника.
– Да чего ино такое с мужиками, – ворчала Дарья, вышедшая на улицу. – Пьяны или чего? Ой, Серьга, докрутишь шарами-те…
– А, крути не крути! – зубоскалил Сергей. – Амба! Все, приехали. Опять переворот в Рассее. Проспали вы переворот-от
[58]…
И такое стали сказывать Сергей с Алешенькой, что у Татьяны Владимировны пропало желание бранить сына.
Его ночное отсутствие вдруг показалось маленьким, незначительным происшествием в сравнении с тем, что творилось в стране.
– И чего вы опять там такое учудили? – не поняла Дарья. – Мало вам, христовым, переворотов-то…
– Ой, Дарья Прокопьевна, не говори! – смеялся Сергей, помогавший Осиповым грузить вещи в машину. – А твои-то пожитки где? – спрашивал он ее. – Собирайся, Дарья Прокопьевна, поедем в село кино смотреть. Такое кино по телевизору крутят, я тебе скажу…
Все стали уговаривать Дарью ехать, но она наотрез отказалась. Привезенные Сергеем продукты Борис упаковал в целлофановые мешки и опустил в бак с холодной водой.
– Ешь, не храни… – наказал он бабушке. Дарья бранила его, мол, ничего ей не надо:
– Семья-то у тебя вон какая. Все исти просят. Семья тепло простилась с бабушкой Дарьей и поехала в Покрово смотреть кино.
XXVI
Пожалуй, Татьяна Владимировна была права, уверяя своих, что случилось что-то невероятное. Правда, она в том только ошибалась, что случилось где-то далеко, в столице российской, а не в селе Покрове, не в их семье и не с ее любимым Алешенькой (слава Богу).
Осиповы, как и все жители Покрова, все эти дни проводили у радиоприемников и телевизоров. Охваченные общей тревогой, все ждали, что будет дальше. Как в сказке.
Никто еще не знал, будет ли у сказки хороший конец, но все непременно того хотели, от экранов не отходили и действительно, как выражался Серьга Петрушин, воспринимали происходящее в столице как кино, серии которого притягивали к телевизорам сильнее, чем самый остросюжетный детектив: в столицу введены войска, на улицах танки; Белый дом готов защищаться. В прямом эфире. На глазах изумленной России. Насторожившегося мира. Кто возьмет верх? Старики считали, что давно в стране пора навести порядок. Молодежь же воспринимала такие призывы как возврат к прошлому и ждала развязки непременно в пользу так называемых демократических преобразований.
Тревожные, смутные были дни. Все шаталось, колебалось, сулило перемены. Кино смотрели каждый день, каждый час.
Ждали новых необычных кадров. И они появлялись. Один невероятнее другого. Кино вовлекало в очередные серии огромную страну. Все были и зрителями, и участниками представления.
В столице танки бороздили улицы. Кипели людские страсти. Они выплескивались с разноцветных экранов на удивленную страну. В Покрове же царствовали настороженность и тишина. Беспокойство никого не покидало. Все ждали. Все смотрели кино. А когда несколько драматических серий его закончились, никто не воспринял как неожиданность известие, что райком опечатан и у него выставлена охрана.
XXVII
Только Степан Егорович Валенков, глубокий старик, доживавший свой век в благоустроенной квартире в центре села (дом так и назывался – райкомовский; там жили только райкомовские работники), не мог видеть это кино. Оно приводило его в бешенство, но, странное дело, он не мог потушить экран телевизора и выключить радиоприемник, что висел у него на кухне и вещал на всю громкость.
Степан Егорович, редко встававший с кровати (он не смог сходить даже на похороны Петруши и отказался ехать на кладбище, хотя сын предлагал ему машину), весь белый как лунь, в белой рубахе навыпуск и белых штанах, похожих не то на кальсоны, не то на шаровары, – вдруг ожил, встряхнулся, словно получил порцию быстродействующего лекарства.
Он метался по своей роскошной квартире, кому-то звонил, на кого-то кричал, кого-то просил, как будто пытался что-то предпринять, чтобы спасти гибнущую страну.
Тяжело опираясь на трость, ходил он из одной комнаты в другую, то стоял у окна, из которого был виден райком, в котором он проработал большую часть своей жизни, то отходил от окна в глубь квартиры, глядя в электронное телеокошко в углу, вещавшее о событиях в столице. И вновь возвращался к окну квартирному и грозил тростью милиционеру, что стоял у опечатанной райкомовской двери. А когда к нему пришли сын с женой и дочерью, жившие в том же доме этажом выше, он набросился на них, как будто они и были виновниками происходящего.
– Отец, – пытался успокоить его сын, – в этом нет для нас ничего неожиданного. Все это давно носилось в воздухе.
– Носилось, говоришь? – кричал на него Степан Егорович. – А мне почему не доложил? Я почему сейчас узнаю? И как это у вас – носилось! В воздухе!
Федор Степанович казался спокойным. Но Настя знала, что отец очень переживает случившееся. Он пытался рассказать сейчас, что его, как первого секретаря, спокойно, без всякого злопыхательства представитель райисполкома и инспектор пожнадзора ознакомили с телефонограммой, что пришла в райисполком и РОВД, и что он собрал работников и объяснил ситуацию. После чего здание райкома и гаражи его опечатали.
