– Борис, Алексей, сядьте, пожалуйста, – сказала она тихим, еле слышимым голосом.
И они послушались. Не стоять же, в самом деле, друг против друга, раздувая ноздри.
– Сынок, – продолжала Татьяна Владимировна все тем же тихим голосом, – Настя, наверное, хорошая девушка, но она не член нашей семьи, мы даже не знакомы с ней.
– Вот и познакомимся! Все сразу и решим, – стоял на своем сынок.
И мать не хотела сейчас уступать ему. Алексей, кажется, понял щепетильность момента, оглядел всех и со смехом сказал:
– Демократия в столице победила! Пусть она торжествует и в нашей семье. Будем голосовать!
– Я считаю, что семейные дела мы должны обсудить сами, – была непреклонна Татьяна Владимировна.
– Итак! Один голос против. – Алексей сейчас был весел и оживлен. – С папочкой все ясно. Он уже проголосовал – из-за стола вскакивал, руками разводил и речи толкал. Два против!
– Вот что! – хотел было что-то сказать папочка. Но Алексей остановил его.
– Нет, нет, папочка! Голосование еще не окончено. Не нарушай процедуру. Павел, – обратился Алексей к брату.
Тот пожал плечами.
– Брат ты мне или не брат?
– А ты не дави. Ишь, какой выискался. Ухарь! – рыкнул отец.
Татьяна Владимировна чувствовала, что семейный совет сегодня превращается в фарс.
– Да не знаю, – мямлил Павел.
– Не понял. – Алексей с усмешкой смотрел на брата. – Воздерживаешься, что ли? Ни там, ни сям. Ни за красных, ни за белых?
– Да пусть приходит, – наконец определился брат, – все равно Лешка с ней уж… – И Павел почему-то покраснел.
– Два-два! – И Алексей обратился к тетке Манефе, стараясь привлечь ее на свою сторону.
– Зря ты, Борис, на Настю… – сказала Манефа насупившемуся брату, понимающему, что вопрос решается не в его пользу. – Добрая она девка. Да и не Лясников природы, – Гомзяковых. Видно же природу-то…
Алексей объявил, что вопрос решен, и пошел за Настей. Через несколько минут она пришла, смущенно сказала: «Здравствуйте», – не зная, что делать дальше.
– Садись, Настя, – Алексей подал ей стул.
Настя села за стол, положила одну руку на другую, как примерная ученица, и сказала милым, тихим голосом (само умиление):
– Татьяна Владимировна, я хорошая.
С мгновение все молчали, словно не поняли, что такое объявила им девушка.
И вдруг Алексей засмеялся, громко, на весь дом. Он не сразу успокоился.
– Настя, класс! – гоготал он. – У Портомоя она заявила мне, что красивая. А вам – что хорошая. Чего вам еще надо?
И Павел не мог сдержать смеха, глядя на Настю, которая старалась быть серьезной, хотя это у нее не очень-то выходило. Улыбка гуляла по ее прелестным губам.
– Знакомьтесь, – добивал Алексей изумленных предков, – это моя жена, Анастасия Федоровна, прошу любить и жаловать. – И он добавил, что всякие глупые документы, вроде свидетельства о браке, они оформят потом.
– И давно вы, Настя… как жена?.. – Не могла прийти в себя Татьяна Владимировна.
– Если наш семейный совет решит, то мы с Настей назовем и день, и час, и поле, и копну…
– Алексей! – взмолилась мать.
– А твои-то, Настенька, знают ли? – спросила Манефа.
– Нет еще! – вздохнула Настя. – Отцу нелегко сейчас. Но, я думаю, они поймут нас…
Алексей фактически вел семейный совет.
Он выступал теперь как глава новой, вдруг явившейся пред очи родственников семьи.
Сам принимал решения, которым мать уже не могла противиться. Как и настаивал Алексей прежде, он остается в Покрове на неделю-две.
Планы дальнейшей своей семейной жизни он отказался обсуждать, сказав, что еще не время.
Он пытался успокоить мать, что ничего страшного не случится с институтом за две-три недели его отсутствия.
Предложил семье попрощаться с бабушкой Дарьей и уехать из Покрова уже в ближайшие дни, как и настаивает мать.
– Командир выискался, – проворчал отец, но без злобы и гнева.
И все поняли, что вопрос решен.
XXIX
Борис долго не мог успокоиться. Его возмущало не то, что самоуправный сын его женился (как он говорит), не спросив соизволения отца и матери, даже не поставив их в известность.
Его бесил выбор сына. Ему придется родниться с Лясниками, с теми, от кого он уходил всю жизнь, кого старался забыть.
Теперь, казалось, он мог торжествовать над ними. Райком закрыт. Федька опозорен, раздавлен. Даже странно как-то, что райкома нет. Нет того, что было всегда. Казалось, во все времена. Был. Всегда будет.
И вдруг – один миг. И нет его.
Он не случайно этим летом приехал на родину. Он словно чувствовал миг своего торжества. И именно теперь сын его выкинул номер!
А что, собственно, сын? – успокаивал себя Борис. У него другая жизнь. Другая писня. Напрасно мать, любящая сыночка, пыталась убедить его сегодня после семейного совета, что если они с Настей действительно поженятся (без свидетельства о браке она не считала их женитьбу законной), то могут переехать жить к ним в город: «Мы вам выделим комнату».
«Милая моя! – думал сейчас Борис. – Сын прав, что отказался обсуждать свое будущее. Скорее всего, он останется здесь. Пожалуй, мы не зря провели нынешнее лето».
XXX
Борис, как любопытный мальчишка, непременно хотел удостовериться, что райком закрыт. Его больше нет.
Вечером он вышел погулять и посмотреть. Направился к центру села, прошел мимо обезображенной людьми и временем церкви, на крыше алтаря которой стояла стройная березка.
«И тут ты, бабушка Дарья», – странно проговорил он, и если бы кто-то слышал его, то удивился бы его бормотанию. А он думал в эту минуту, что теперь, и наверное, уже скоро, Дарьины березки сойдут с крыш уцелевших храмов.
Навстречу ему группками беззаботная молодежь шла в Летний парк, где уже звучала музыка. Туда, наверное, отправились и Настя с Алексеем. «Муж и жена!» – усмехался он про себя.
Миновал старое здание почты и низенькое, спрятавшееся в березах и тополях здание типографии. Вышел к дворцу-райкому (бывшему), в окнах которого горел свет.
Спросил милиционера, что стоял у входа, что нынче происходит внутри здания. Милиционер, молодой, длинный, как жердь, словоохотливый сержант, отвечал ему, что комиссия, созданная райисполкомом, производит опись имущества и документов.
Стало быть, правда. Райком закрыт. Все ушли домой. Комиссия описывает бумаги.
Он пошел дальше, думая о своем, – мимо Дома культуры, где работала новоявленная невестка. Мимо двухэтажного каменного здания школы, где учила детей светлому и доброму Лидия Гомзякова (Лидия Ивановна), супруга Федьки.
