Барабаня пальцами по рулю, он вздыхает.
– Ладно. Как вели себя близнецы после моего ухода?
Улыбаюсь.
– Спросили, придешь ли ты еще, – усмехаюсь я.
Он расплывается в улыбке.
– Правда? Я им так понравился?
Закатываю глаза.
– Думаю, ты им понравился намного больше, чем я. Эрик сказал, что когда я становлюсь «Ирландкой», я, наверное, очень сильно злюсь, если ты не хочешь быть моим дружком.
Эштон смеется тем особым смехом, от которого внутри сразу теплеет.
– А ты что на это сказала?
– Сказала, что когда ты рядом, я бешусь, даже если не становлюсь «Ирландкой».
Он снова смеется.
– Люблю, когда ты перестаешь себя контролировать. Когда говоришь, что думаешь, и не переживаешь по этому поводу.
– В таком случае вы бы с доктором Штейнером точно поладили… – Проезжаем мимо дорожного указателя на кампус. Значит, мы уже близко, и скоро мой день с Эштоном закончится. Не знаю, когда я его снова увижу. И от этой мысли мне больно.
– Это точно. Ведь у тебя задание открыть мне душу, так?
Откидываюсь на подголовник и бормочу себе под нос:
– Чур, ты первый.
Сказала скорее себе, чем ему. У Эштона столько тайн, но я прекрасно понимаю, что он не начнет вот так вдруг раскрывать их. Тем не менее, кожей чувствую, что температура в салоне растет.
– А что ты хочешь узнать? – спрашивает он тихо и спокойно. Словно сомневается.
– Я… – У меня срывается голос. Начинаю с невинного, на мой взгляд, вопроса и стараюсь говорить непринужденным тоном: – Ты сказал мальчикам, что хочешь стать летчиком. Почему?
Он выдыхает и говорит:
– Потому что ты сказала не лгать им.
Ладно.
– А как насчет юриста?
– Буду юристом, пока не смогу стать летчиком. – Он говорит так спокойно и ровно, что на душе у меня становится уютно.
Резко меняю тему:
– А какое у тебя любимое воспоминание о маме?
Маленькая пауза.
– Ирландка, этот вопрос я пропущу. – Голос такой же спокойный и ровный, но нутром чувствую металл.
Смотрю, как он рассеянно теребит свой браслет.
– Сколько тебе тогда было лет?
– Восемь, – отвечает он бесцветным голосом.
Закрываю глаза и смотрю на свет в окнах домов – в надежде, что они вытеснят из моей головы образ испуганного мальчишки.
Эштон снова накрывает мою ладонь своей.
– Он потерял контроль над собой только один раз. Остались шрамы. Потом он больше не оставлял улик.
Потом? Его избивали постоянно?
– Больше всего он любил запирать меня в чулане. Приходилось сидеть там часами. А чтобы я не орал, он использовал скотч.
Закрываю рот ладонью, чтобы подавить рыдания, но у меня не получается, и из горла вырывается странный звук.
– Почему ты это носишь? – спрашиваю я, проглотив ком в горле.
– Потому что я заложник своей чертовой жизни, Ирландка!
Наверное, этот всплеск приоткрыл больше, чем он того желал, и он умолкает. И отпускает мою руку.
То бросаю на него взгляды украдкой, то разглаживаю складки на юбке, и молчу, а он сворачивает на пустую парковку. Когда он ставит машину на место в дальнем углу, я думаю, что он сейчас выключит зажигание и выскочит, чтобы я от него поскорее отстала. Но нет. Он оставляет включенным двигатель, играет тихая музыка, а он сидит, поглаживая пальцами переносицу.
– Наверное, ты думаешь, что я преувеличиваю, да? – спрашивает он с горечью. Боюсь открыть рот. – Ведь я прекрасно устроился в этой жизни, да? Престижный университет, денег навалом, подружка… гребаная тачка. – Он со злостью стучит кулаком по приборной доске. – Живи и радуйся, ведь так? – Он складывает руки за головой, откидывается на спинку сиденья и закрывает глаза. – Ирландка, он управляет мной. И всей моей жизнью. Полностью. Я в западне.
Слышу в его голосе боль. Чувствую незаживающую рану, и у меня щемит в груди.
Не спрашиваю, о ком он говорит. Уверена: о том, кто оставил на нем эти шрамы. Мне так хочется спросить, в какую западню он попал, но я не хочу на него давить. А то он закроется. Поэтому шепотом спрашиваю:
– Я могу тебе помочь?
– Помоги мне забыть. – Он смотрит на меня. И я снова, как неделю назад, вижу у него в глазах тоску.
– Я… – Голос у меня срывается. О чем он меня просит? Он уже говорил, что секс помогает ему забыться. Но я не хочу… Не могу… Меня охватывает паника, и он читает все по моему лицу.
– Ирландка, я не об этом, – шепчет парень. – Мне не это от тебя нужно. Никогда бы тебя об этом не попросил. – Он отстегивает ремень безопасности, потом тянет руку и отстегивает мой. Берет мою руку и тянет ее к своей груди. Без колебаний и с огромным облегчением подвигаюсь ближе, пока моя рука не ложится ему на сердце. И оно тут же отвечает: бьется сильнее и чаще, а его рука крепко держит мою, согревая своим теплом.
– Твоя рука у меня на груди? Не могу выразить, что я сейчас чувствую, – шепчет он, глядя на меня с печальной улыбкой.
Меня охватывает восторг, и я кусаю губу, счастливая от того, что доставляю ему радость, и чувствую свою связь с ним.
Откинув голову на подголовник и закрыв глаза, он тихо спрашивает:
– Ирландка, ты думаешь обо мне?
– Да, – выпаливаю я быстрее, чем хотела, и чувствую под пальцами, как у него замирает сердце.
– Много думаешь?
Сомневаюсь, пытаюсь скрыть свое смущение.
Он приоткрывает один глаз, смотрит на меня и бормочет:
– Ты должна сказать все как есть.
– Верно, – улыбаюсь я своим мыслям. – Да, много. – Сердце снова сбивается с ритма.
Пауза, а потом он шепчет:
– Ирландка, я не хотел, чтобы ты из-за меня плакала. Все плохое случилось давным-давно. Больше он не может мне так навредить. У него другие методы, но.
Прерывисто вздыхаю и выдавливаю улыбку.
– Извини. Я много плачу. Сестра вечно надо мной смеется. Думаю, сегодня был очень насыщенный день. Иногда трудно перестать думать о плохом.
Он открывает рот мне ответить, но потом передумывает. Интересно, о чем он думает, но я не спрашиваю. Просто смотрю, какое у него сейчас умиротворенное лицо, и ощущаю под своими пальцами биение его сердца.
– Так ты хочешь помочь мне забыться на время? – звучит тихий голос.
– Я… – Смотрю во все глаза на его рот.
И внезапно он поворачивается, придвигается совсем близко и нежно вдавливает меня в кресло, велит мне расслабиться, а я даже не успеваю понять, как напряглось все мое тело.
