– А что потом? – спросил я Гунду.
– Он нашел свой бушлат и убежал. А вечером по телевизору показывали, как взлетает тот самый вертолет, в него попадает пылающий снаряд, он взрывается, теряет управление и, дымясь, падает. Но мне почему-то запомнился винт, как будто к его лопастям были прикреплены пулеметы и они вертелись и поливали огнем людей, набившихся в нутро вертолета… Потом еще показывали разложенные для опознания обгорелые трупы на снегу, и люди подходили к ним, плакали и не могли найти родных. А я вот узнала в маленькой черной кляксе на белом того мальчишку…
По щекам Гунды покатились слезы, больше она не могла говорить.
Я вышел из конференц-зала, поднялся на лифте к себе в номер, скинул пахнущую потом одежду и посмотрел в окно на улицу с красивыми постройками под еще зелеными, несмотря на октябрь, деревьями. Я порадовался хорошей погоде и решил надеть голубые мокасины, серые брюки и синюю в полоску льняную рубашку…
Зура вчера жаловался, что организаторы форума поселили нас в гостинице на окраине Стамбула. Но мне тут нравилось, особенно небоскребы. Люблю современную архитектуру, хотя мне и старая нравится. Я прошлепал босиком в ванную, пустил воду над раковиной, помылся и вытер тело белым накрахмаленным полотенцем. Одевшись перед большим зеркалом в прихожей, я взял сумку, проверил, все ли на месте, вышел из номера и спустился на лифте вниз со здоровенным негром с сережкой в ухе. Мы улыбнулись друг другу, потом я отвернулся к зеркалу и смотрел на себя до тех пор, пока не распахнулись двери кабины…
Я вошел в столовую и увидел наших за длинным столом возле окна. Набрав в тарелку еды, подгреб к ним и протиснулся к пустому стулу возле Зуры. Дато Турашвили напротив нахваливал айвовое варенье. Пожелав всей честной компании приятного аппетита, я принялся за еду. И вот тарелка моя опустела, в стакане с апельсиновым соком ни капли, и я, откинувшись на спинку стула, думал, чего бы еще поесть, как подошла официантка в коротенькой юбочке с кофейником в руке и предложила:
– Кафи, сэр?
– Ноу, сенкью, – ответил я.
Она улыбнулась и поспешила к другому столу, за которым громко разговаривали два араба.
После обеда корреспондент грузинского телевидения, не помню какого канала, попросил дать интервью. Я вздохнул и пошел за ним. В холле он усадил меня в кресло и, пока его обритый наголо коллега настраивал камеру, просунул через мою синюю рубашку маленький, похожий на баранью какашку микрофон и пробормотал:
– Знаете, Тамерлан, восьмого августа я тоже был в Цхинвали.
– Вот как? – сказал я и, покосившись на микрофон, дунул в него.
– Да, представьте себе, и заблудился там во время сильнейшего обстрела. Я стрелял сигнальными в воздух, чтобы привлечь внимание наших. И тут совсем близко от меня серебристая «девятка» врезалась в дерево, оттуда выскочили два осетинских ополченца и бросились в двухэтажный особняк напротив. Я дал еще несколько очередей трассирующими наверх, залег в кустах и стал ждать помощи. Но вместо этого на улицу, где я прятался, обрушился «Град». Каким-то чудом я остался жив и, когда рассеялась пыль, заметил, как из разрушенного снарядами жилища, шатаясь, вышел ополченец и свалился в сточную канаву. Другой, здоровый такой, с пулеметом, выпрыгнул из окна, побежал к арыку и накрыл своего товарища сверху, как будто собирался его трахнуть. Забыв обо всем на свете, я встал и хотел заснять на мобильный двух гомиков, но здоровяк заметил меня, вскочил на ноги и открыл огонь… только его пули скосили вишню надо мной, а я вот не промазал, и он упал…
– Тамерлан, вы готовы? – спросил лысый оператор и прицелился в меня камерой.
– Марк остался жив, – прохрипел я, вытирая ледяной рукой испарину со лба.
Киношники в изумлении переглянулись.
– Вам плохо, дать воды? – испугался лысый.
– Марк под камуфляжем носил бронежилет, и мы привезли хлеб…
Лестница
Лестница была крутая, и подниматься по ней с рюкзаком, набитым журналами и каталогами Каннского кинофестиваля, было довольно тяжело. Я все время боялся, что у меня лопнет сердце. Сереге с его больной ногой тоже приходилось несладко. Насчитав в темноте двадцать ступенек, я, задыхаясь, говорил «стоп». Мы останавливались и садились на искусанные временем каменные ступени передохнуть. Серега клал возле себя кинокамеру и пакет с бутылками вина, закуривал. Я бубнил, чтоб он поберег дыхание и не травил себя никотином, ведь нам еще пилить и пилить, но он не слушал и продолжал смолить. Тогда я вставал, брал у него камеру, и мы продолжали карабкаться наверх, к нашему отелю.
Канны
Памяти режиссера Сергея Зезюлькова
У меня боязнь лететь самолетом, и если есть возможность добраться до места наземным транспортом, то с радостью беру билет на поезд или автобус. Но сейчас я на борту самолета, его трясет в зоне турбулентности, и меня терзает страх. Невидимый, он шепчет мне в ухо:
– Минут через пять ваш самолет потерпит крушение, и ты вместо Канн попадешь в ад…
– Почему в ад, а не в рай?
– Потому что за тобой числятся грешки. Перечислить?
– Не надо.
– Слышишь, как барахлит справа двигатель? Слева мотор тоже работает с перебоями, того и гляди заглохнут оба. И стюардесса смотри как нарумянилась. Это для того, чтобы скрыть бледность. Уверен, что командир сообщил ей о предстоящей катастрофе, а она ведь человек и тоже боится смерти. Скоро ее сексуальное тело превратится в кусок шашлыка… Да ты не волнуйся, ваши горелые останки найдут и покажут в вечерних новостях.
– Отойди от меня, – говорю своему страху. – Будь ты существом из плоти и крови, знаешь что бы я с тобой сделал? Я подвесил бы тебя как грушу и бил бы с утра до вечера!
– Ух ты, мне это нравится, должен сказать, что я склонен к садомазо…
– Я бы из тебя дух вышиб, но все равно молотил бы дохлого!
– Ты драться, что ли, со мной хочешь?
– Просто мечтаю об этом!
– Легко могу это устроить.
Верно, нас подслушали, потому что несколько чернокожих пассажиров вскочили со своих мест, сорвали кресла и соорудили из них ринг в центре салона лайнера. Стюардесса тоже скинула униформу и, оставшись в одном купальнике, забралась на ринг – и, ослепительно улыбаясь, подняла над собой табло с надписью «первый раунд». Командир самолета в микрофон объявил о предстоящем поединке. Сергей, мой секундант, вместо того чтобы дать совет, как вести бой, навел на меня камеру и начал снимать. А я стою в своем углу и разминаюсь. Чернокожий судья Бардак подходит ко мне и, мило улыбаясь, говорит:
– Ты, это самое, не церемонься, забей своего соперника до смерти!
– Хорошо, сэр.
– Если выиграешь бой, самолет приземлится и все останутся целы, так что жизнь этих несчастных пассажиров в твоих руках.
