– Мм…
– Но это проходит.
– Да, – сказал Харри. – А потом возвращается. Так ведь?
Катрина снова рассмеялась:
– Ничто не конечно, жизнь по определению временна и переменчива. Это больно, но именно из-за этого ее можно проживать.
– This too shall pass
[49].
– Будем надеяться. Знаешь что, Харри? Ты и я, мы похожи. Мы созданы для одиночества. Нас тянет к одиночеству.
– Мы оба избавляемся от тех, кого любим, ты хочешь сказать?
– А мы от них избавляемся?
– Я не знаю. Знаю только, что, когда иду по тончайшему льду счастья, я до смерти боюсь, я так боюсь, что хочу, чтобы все закончилось и я оказался в воде.
– И поэтому мы убегаем от наших любимых, – сказала Катрина. – Алкоголь. Работа. Случайный секс.
«То, для чего нас можно использовать, – подумал Харри. – Пока они истекают кровью».
– Мы не можем их спасти, – сказала Катрина, как бы в ответ на его мысли. – А они не могут спасти нас. Спасти себя можем только мы сами.
Харри почувствовал шевеление матраса и понял, что она повернулась к нему, ощутил ее теплое дыхание на своей щеке.
– В твоей жизни это было, Харри, у тебя был тот единственный человек, которого ты любил. У вас обоих это было. И я не знаю, кому из вас двоих я больше завидовала.
Что сделало его таким чувствительным, чего он наглотался, экстази или кислоты? И в таком случае откуда он это взял? Он понятия не имел, последние сутки были для него черной дырой.
– Говорят, что не надо горевать авансом, – сказала Катрина. – Но когда ты знаешь, что впереди тебя ждет одно только горе, то способность горевать авансом – твоя единственная подушка безопасности. А лучший аванс – это проживать каждый день так, будто он последний. Или как?
«Beach House». Он помнил эту композицию. «Wishes». Уже кое-что. И он помнил бледное лицо Ракели на белой подушке, на свету и одновременно во мраке, не в фокусе, близкое, но одновременно далекое, лицо под темной водой, прижимающееся ко льду снизу. И он помнил слова Валентина: «Ты такой же, как я, Харри, ты этого не выносишь».
– Что бы ты сделал, Харри, если бы знал, что скоро умрешь?
– Я не знаю.
– Ты бы…
– Я сказал, что не знаю.
– Чего ты не знаешь? – прошептала Катрина.
– Хотел бы я тебя трахнуть или нет.
В наступившей тишине он слушал скребущий звук металла, подгоняемого ветром по асфальту.
– Почувствуй, – прошептала она. – Мы умираем.
Харри перестал дышать. «Да, – подумал он. – Я умираю». Он ощутил, что она тоже перестала дышать.
Халлстейн Смит слышал, как ветер воет в водостоках на крыше, и чувствовал сквозняк, проходящий прямо сквозь стену. Хотя они сделали настолько хорошую изоляцию, насколько это было возможно, дом был и оставался хлевом. «Эмилия». Он читал, что во время войны вышел роман, в котором рассказывалось об урагане под названием «Мария», и что именно этот роман положил начало традиции называть ураганы женскими именами. Но эта система изменилась, когда в семидесятые годы умами завладела мысль о равноправии, и общественность настояла на том, чтобы разрушительным катастрофам присваивали также и мужские имена. Он посмотрел на улыбающееся лицо над иконкой «Скайпа» на большом компьютерном мониторе. Голос слегка опережал движения губ:
– I think I have what I need, thank you so much for being with us, mister Smith. At what for you must very late, no? Here in LA it’s nearly three p. m., and in Sweden?
[50]
– Norway. Almost midnight. – Халлстейн Смит улыбнулся. – No problem, I’m only glad the press finally realize vampyrism is for real and are seeking information about it
[51].
Они закончили разговор, и Смит снова залез в свой электронный почтовый ящик.
Тринадцать писем значились непрочитанными, но по адресам отправителей и темам сообщений он видел, что это запросы об интервью и лекциях. Смит еще не открывал письма из журнала «Психология сегодня». Он знал, что это не к спеху. Он хотел попридержать это письмо. Насладиться им.
Смит посмотрел на часы. Он уложил детей в половине девятого и, как обычно, выпил чашку чая с Май за кухонным столом, они рассказали друг другу о своем дне, поделились маленькими радостями и горестями. В последние дни он, вполне естественно, мог рассказать больше, чем Май, однако он следил за тем, чтобы маленькие, но оттого не менее важные домашние дела занимали в разговоре столько же места, сколько и его работа. Потому что он говорил ей правду: «Я слишком много болтаю, а про того убогого вампириста можешь прочитать в газетах, дорогая».
Он посмотрел в окно: ему был виден краешек фермерского дома, в котором сейчас лежали в кроватях и спали все, кого он любил. Стены потрескивали. Луна то выплывала из-за темных туч, бегущих по небу все быстрее, то снова скрывалась, а нагие ветви мертвого дуба на лугу качались, словно хотели предупредить их, что надвигается нечто, грядут разрушение и новые смерти.
Смит открыл электронное письмо с приглашением стать основным докладчиком на психологическом семинаре в Лионе. В прошлом году тот же семинар прислал отказ на его заявку выступить. Сначала он сформулировал в голове ответ, в котором благодарил за приглашение, говорил, что это большая честь, но он вынужден отдать приоритет важным семинарам и поэтому должен отказаться от участия, пусть пригласят его в другой раз. Но потом он посмеялся и покачал головой, расстраиваясь от собственных мыслей. Не было никаких причин задирать нос, этот внезапный интерес к вампиристам пройдет, как только прекратятся нападения. Он поблагодарил и согласился, зная, что мог бы выдвинуть более высокие требования и к транспорту, и к размещению, и к гонорару, но не решился. У него было то, в чем он нуждался, и он просто хотел, чтобы они его выслушали, чтобы они отправились вместе с ним в путешествие по дебрям человеческой психики, признали его работу и чтобы они вместе поспособствовали улучшению жизни людей. Вот и все. Смит посмотрел на часы. Без трех минут двенадцать. Он услышал какой-то звук. Конечно, это мог быть ветер. Смит бросил взгляд на картинки с камер наблюдения, выведенные на монитор. Первая картинка, которую он вывел, оказалась с камеры у ворот. Ворота были открыты.
Трульс наводил порядок.
Она позвонила. Улла позвонила.
