«Ты ждал своей очереди стать вампиром. И однажды ты напьешься». Возможно, из-за этой мысли Харри немного потерял концентрацию и тут же почувствовал, как под его подошвой задвигался револьвер. Он сообразил, что нечаянно ослабил хватку и что Смит перестал бить его, чтобы достать оружие. И ему это удалось.
Катрина остановилась в дверях актового зала.
В помещении было пусто, только в первом ряду сидели, обнявшись, две женщины.
Она рассматривала их. Странная парочка. Ракель и Улла. Супруги двух заклятых врагов. Правда ли, что женщинам легче найти утешение друг у друга, чем мужчинам? Катрина не знала. Так называемое сестринство никогда ее не интересовало.
Она подошла к ним. Плечи Уллы Бельман дрожали, но плакала она беззвучно.
Ракель посмотрела на Катрину вопросительным взглядом.
– Мы ничего не слышали, – сказала Катрина.
– Хорошо, – ответила Ракель. – Но он справится.
Катрине показалось, что это ее реплика, а не Ракели. Ракель Фёуке. Темноволосая, сильная, с мягкими карими глазами. Катрина всегда испытывала к ней ревность. Не потому, что хотела жить такой же жизнью, как она, или быть женщиной Харри. Возможно, Харри мог свести женщину с ума и сделать счастливой на некоторое время, но в долгосрочной перспективе он нес горе, отчаяние, разрушение. В долгосрочной перспективе нужен кто-то вроде Бьёрна Хольма. И все же она завидовала Ракели Фёуке. Она завидовала ей, потому что Ракель была женщиной, которую хотел Харри Холе.
– Прошу прощения… – В зал вошел Столе Эуне. – Я нашел комнату, где мы сможем немного побеседовать.
Улла Бельман, шмыгнув носом, кивнула, поднялась и направилась вслед за Эуне.
– Кризисная психиатрия? – спросила Катрина.
– Да, – ответила Ракель. – Самое странное – то, что она действует.
– Правда?
– Я была там. Как ты?
– Как я?
– Да. Столько ответственности. И ты беременна. И ты близкий друг Харри.
Катрина провела рукой по животу. И ее поразила удивительная мысль, во всяком случае мысль, которая никогда раньше не приходила ей в голову: как близко друг к другу находятся рождение и смерть. Как будто одно предвещает другое, как будто неумолимая пляска существования требует жертвы для того, чтобы подарить миру новую жизнь.
– А вы знаете, кто у вас будет, мальчик или девочка?
Катрина покачала головой.
– Имя?
– Бьёрн предлагает – Хэнк, – сказала Катрина. – Или Хэнк Уильямс.
– Ну разумеется. Значит, он думает, что будет мальчик?
– Вне зависимости от пола.
Они рассмеялись. И это не казалось абсурдным. Они смеялись и разговаривали о предстоящих в ближайшем будущем событиях, а не о предстоящей в ближайшем будущем смерти. Потому что жизнь – это чудо, а смерть – обыденность.
– Мне надо идти, но я сообщу сразу, как только мы что-нибудь узнаем, – сказала Катрина.
Ракель кивнула:
– Я буду здесь, так что скажи, если я смогу чем-нибудь помочь.
Катрина встала, помедлила немного, но потом решилась. Она снова провела рукой по животу:
– Я иногда думаю о том, что могу потерять его.
– Это нормально.
– И тогда мне становится интересно, а что от меня останется. Смогу ли я жить дальше.
– Сможешь, – сказала Ракель с силой.
– Тогда ты должна пообещать мне, что тоже сможешь, – проговорила Катрина. – Ты говоришь, Харри справится. Да, надеяться важно, но, думаю, надо рассказать тебе… Я разговаривала с группой «Дельта», и, по их мнению, захватчик заложника, то есть Халлстейн Смит, наверняка… что обычно…
– Спасибо, – сказала Ракель и взяла Катрину за руку. – Я люблю Харри, но, если я сейчас его потеряю, обещаю жить дальше.
– А Олег, как он…
Катрина заметила боль в глазах Ракели и тотчас пожалела о том, что спросила. Ракель попыталась что-то сказать, но не смогла и просто пожала плечами.
Когда Катрина вновь вышла на площадь, она услышала стук и посмотрела вверх. Высоко в небе на корпусе вертолета сверкали солнечные блики.
Джон Д. Стеффенс открыл раздвижные двери травматологии, вдохнул холодный зимний воздух и подошел к пожилому водителю «скорой», который стоял, прислонившись к стене. Подставив лицо солнцу, он курил с закрытыми глазами, медленно, явно получая наслаждение.
– Ну, Хансен? – сказал Стеффенс и прислонился к стене рядом с ним.
– Хорошая зима, – отозвался водитель, не открывая глаз.
– Я могу?..
Водитель достал пачку сигарет и протянул ему.
Стеффенс взял сигарету и зажигалку.
– Он выживет?
– Посмотрим, – ответил Стеффенс. – Мы закачали в него обратно немного крови, но пуля все еще в теле.
– Как думаете, сколько жизней вы должны спасти, Стеффенс?
– Что?
– Вы работали в ночь и все еще здесь. Как обычно. Так вы решили, сколько жизней вы должны спасти, чтобы вам стало хорошо?
– Я не совсем понимаю, о чем вы говорите, Хансен.
– О вашей жене. Вам не удалось ее спасти.
Стеффенс не ответил, делая глубокие затяжки.
– Я навел справки, – сказал водитель.
– Зачем?
– Потому что я беспокоюсь о вас. И потому что знаю, каково это. Я сам потерял жену. Но все переработки, все спасенные жизни не смогут вернуть ее назад, вы об этом знаете? И в один день вы совершите ошибку, потому что слишком устали, и на вашей совести окажется еще одна жизнь.
– Правда? – сказал Стеффенс, зевая. – Знаете ли вы хоть одного гематолога, который бы лучше меня разбирался в реаниматологии?
– Сколько времени прошло с тех пор, как вы в последний раз грелись на солнышке? – Водитель затушил окурок о кирпичную стену и засунул его в карман. – Постойте здесь, покурите, насладитесь днем. А потом поезжайте домой и отоспитесь.
Стеффенс услышал его удаляющиеся шаги.
Он закрыл глаза.
Отоспаться.
Хотел бы он отоспаться, да не в состоянии.
2152 дня. Не со дня смерти Ины, его жены и матери Андерса, она умерла 2912 дней назад. А с того дня, когда он в последний раз видел Андерса. Первое время после смерти Ины у них, по крайней мере, случались разговоры, хотя Андерс был в ярости и винил его в том, что мать не спасли. Вполне справедливо. Андерс переехал, сбежал, позаботившись о создании как можно большей дистанции между ними. Например, он не реализовал свой план заняться изучением медицины, а вместо этого пошел учиться на полицейского. Во время одного из их случайных громких разговоров Андерс сказал, что лучше станет таким, как один из его преподавателей, бывший следователь Харри Холе, которого Андерс просто боготворил, как когда-то боготворил своего собственного отца.
