– Я немного подожду, спасибо, – сказала она, и он исчез.
«Подожду?» – подумал Трульс. Она собирается выжидать? Сбежать, если передумает? Если он не оправдает ее ожиданий? И что это за ожидания, они ведь, честно говоря, выросли вместе.
Улла огляделась:
– Господи, в последний раз я была здесь на встрече одноклассников десять лет назад, помнишь?
– Нет, – ответил Трульс. – Я не ходил.
Она сидела и теребила рукава свитера.
– Какое ужасное это дело, над которым вы сейчас работаете. Жаль, что вы не взяли его сегодня. Микаэль рассказал, что случилось.
– Ага, – произнес Трульс.
Значит, Микаэль. Первое, что она сделала, – рассказала о нем и прикрылась им, как щитом. Она просто нервничает или не знает, чего хочет?
– И что он рассказал?
– Что Харри Холе использовал бармена, который видел убийцу перед первым убийством. Микаэль очень разозлился.
– Бармена из бара «Ревность»?
– Вроде да.
– Использовал его для чего?
– Тот сидел в турецкой бане и следил, не придет ли убийца. Ты что, этого не знаешь?
– Я сегодня работал над… кое-какими другими убийствами.
– А, понятно. В любом случае приятно было повидаться с тобой. Я не могу долго задерживаться, но…
– Посидишь, пока я выпью еще одну кружку?
Он заметил, что она колеблется. Черт.
– Дело в детях?
– А?
– Они что, нездоровы?
Трульс видел, что Улла слегка растерялась, но потом она схватила спасательный круг, который он предложил ей. Предложил им обоим.
– Младший приболел. – Она поежилась, оглядываясь вокруг, словно хотела глубже забраться в свой свитер.
Люди сидели всего за тремя столиками, и Трульсу казалось, что она никого из них не знает; во всяком случае, просканировав зал, Улла немного расслабилась.
– Слушай, Трульс…
– Да?
– Можно задать тебе странный вопрос?
– Конечно.
– Чего ты хочешь?
– Хочу? – Он сделал еще один глоток, давая себе тайм-аут. – Что ты имеешь в виду?
– Я имею в виду, чего ты хочешь от жизни? Чего мы хотим?
«Я хочу снять с тебя всю одежду, трахнуть тебя и услышать, как ты орешь, что хочешь еще, – подумал Трульс. – А потом я хочу, чтобы ты пошла к холодильнику, открыла для меня холодное пиво, легла в мои объятия и сказала, что оставишь все ради меня. Детей, Микаэля, тот чертов дом, в котором я строил террасу, – все. Только ради того, чтобы получить возможность быть со мной, Трульсом Бернтсеном, потому что теперь, после этого, я не могу вернуться ни к кому, кроме тебя, тебя, тебя. И я хочу, чтобы после этого мы снова перетрахались».
– Мы хотим, чтобы нас ценили, верно?
Трульс сглотнул:
– Конечно.
– Чтобы нас ценили те, кого мы любим. Остальные не так важны, правда?
Трульс почувствовал, что его лицо исказилось гримасой, но сам не понял, что она означает.
Улла склонилась вперед и понизила голос:
– Иногда мы думаем, что нас не ценят, нас втаптывают в грязь, и у нас появляется желание втоптать в грязь обидчика, да?
– Да, – ответил Трульс и кивнул. – Тогда мы хотим втоптать в грязь обидчика.
– Но это желание мгновенно исчезает, когда мы осознаем, что нас все-таки ценят. И знаешь что? Сегодня вечером Микаэль сказал, что любит меня. Он сказал это косвенно, не прямо, но… – Она закусила нижнюю губу. Прекрасную, налитую кровью нижнюю губу, на которую Трульс пялился с шестнадцати лет. – Большего и не нужно, Трульс. Разве это не странно?
– Очень странно, – сказал Трульс, заглядывая в пустую пивную кружку.
И подумал, как сформулировать свои мысли. О том, что иногда, когда кто-то говорит тебе, что любит, это ни хрена не значит. Особенно когда это говорит Микаэль говнюк Бельман.
– Наверное, мне больше не стоит заставлять ждать младшего.
Трульс поднял глаза и увидел, что Улла с озабоченным видом смотрит на часы.
– Конечно, – сказал он.
– Я правда надеюсь, что в следующий раз у нас будет больше времени.
Трульсу удалось удержаться и не спросить ее, когда может случиться следующий раз. Он просто поднялся и постарался не обнимать ее дольше, чем она его. Когда за ней захлопнулась дверь, Трульс тяжело опустился на стул. Он почувствовал прилив ярости. Тяжелой, вязкой, болезненной и хорошей ярости.
– Еще пива? – снова беззвучно появился Ульсен.
– Да. Или нет. Мне надо позвонить. Ваш еще работает? – Он кивнул на кабинку за стеклянной дверью, где, по словам Микаэля, он стоя трахнул Стину Микаэльсен во время выпускного вечера, когда все нажрались в хлам и не видели ничего, что происходит на уровне ниже груди. И конечно, этого не видела Улла, которая стояла в очереди к барной стойке, чтобы купить им пива.
– Да, конечно.
Трульс зашел в кабинку и нашел номер телефона в своем мобильном.
Потом он набрал номер, нажимая на блестящие четырехугольные металлические кнопки телефона-автомата.
Он ждал. На нем была обтягивающая рубашка, призванная подчеркнуть, что по сравнению с тем, каким Улла его помнила, у него увеличилась грудная мускулатура и бицепсы, а талия сузилась. Но Улла почти и не взглянула на него. Трульс втянул в себя воздух и почувствовал, как коснулся плечами обеих стен в кабинке. Здесь было теснее, чем в том чертовом кабинете, куда его сегодня запихнули.
Бельман. Братт. Виллер. Холе. Пусть все они горят в аду.
– Мона До.
– Бернтсен. Сколько ты заплатишь за информацию о том, что на самом деле произошло сегодня в бане?
– Намекнешь коротко?
– Ага. «Полиция Осло рискует жизнью невинного бармена, чтобы поймать Валентина».
– Мы договоримся.
Он стер пар с зеркала в ванной и посмотрел на себя.
– Кто ты? – прошептал он. – Кто ты?
Он закрыл глаза. Снова открыл их.
– Я Александр Дрейер. Зови меня просто Алекс.
Из гостиной за его спиной доносился сумасшедший смех, похожий на работающую машину или вертолет, а потом полные ужаса вопли, знаменующие переход от «Speak To Me» к «Breathe»
[33]. Именно такие вопли он пытался вызвать, но никто из них не хотел орать именно так.
Пар почти исчез с зеркала. Наконец-то он был чист. И он мог видеть татуировку. Многие, в основном женщины, спрашивали, почему он решил нацарапать на коже груди лицо демона. Как будто это он решил. Они ничего не знали. Ничего не знали о нем.
