– Минута, – громко произнес он, и семеро мужчин почти синхронным движением задвинули забрала на шлемах.
– «Ругер редхок» – это то, что у него было?
– По словам Харри Холе, в баре у него было это оружие, да.
– Слышали, парни?
Они кивнули. Производитель утверждает, что пластик новых шлемов может выдержать удар девятимиллиметровой пули, выпущенной тебе в лицо, но не пулю из «редхока» большого калибра. И Фалькейд считал это нормальным: фальшивая уверенность в безопасности расслабляет.
– Что, если он окажет сопротивление? – спросила Братт.
Фалькейд кашлянул:
– Тогда мы его застрелим.
– Вы обязаны?
– Потом, конечно, кто-то задним умом может подумать иначе, но мы предпочитаем быть умными заранее и застрелить тех, кто, по нашему мнению, может застрелить нас. А зная, что это нормально, получаешь большее удовольствие от своей работы. Кажется, мы на месте.
Стоя у окна, он заметил два жирных пятна, оставленные на стекле пальцами. Отсюда открывался вид на город, но он ничего не видел, только слышал сирены. Причин для беспокойства нет, сирены слышны всегда. У людей случаются пожары, они поскальзываются на полу в ванной, мучают своих возлюбленных, и тогда включаются сирены. Раздражающие, ноющие сирены, скромно, но настойчиво сигнализирующие, чтобы едущие впереди подвинулись и дали проехать.
За стенкой у кого-то был секс. Прямо посреди рабочего дня. Это измена. Супругу, работодателю, наверняка и тому и другому.
Сирены звучали то тише, то громче, перекрывая звук голосов, доносившихся из радио позади него. Они в пути, люди в форме, с авторитетом и правом преимущественного проезда, но без цели и смысла. Все, что они знали, – дело срочное, и если они не успеют, то произойдет нечто ужасное.
Бомба. Смотрите, вот сирена, которая что-то значит. Звук Судного дня. Отрадный звук, от которого волосы могут встать дыбом. Услышать этот вой, посмотреть на часы, увидеть, что сейчас не ровно двенадцать часов дня, понять, что это не проверка. Вот когда он разбомбил бы Осло – в двенадцать ноль-ноль; ни один человек не ринулся бы в бомбоубежище, люди стояли бы, удивленно глядя в небо, и размышляли, что это за непогода. Или лежали бы и трахались, испытывали бы при этом угрызения совести, но все равно не могли бы поступить иначе. Потому что мы по-другому не можем, мы делаем то, что должны, потому что мы те, кто мы есть. Идею о силе воли, благодаря которой мы можем поступать не так, как диктует нам наша природа, понимают неверно. Все наоборот: единственное, что делает сила воли, – это следование нашей природе даже в тех случаях, когда обстоятельства это затрудняют. Изнасиловать женщину, побороть или перехитрить ее сопротивление, сбежать от полиции и от мести, прятаться день и ночь – разве это не означает преодолеть все преграды, чтобы заняться любовью с этой женщиной?
Звук сирен удалялся. Любовники закончили свои игры.
Он попытался вспомнить, каким был сигнал тревоги, означавший «важное сообщение, слушайте радио». Его еще используют? Когда он был маленьким, то существовала, в общем-то, одна радиостанция, но по какой из них сейчас передадут это невероятно важное сообщение и все же не такое драматичное, чтобы надо было бежать в бомбоубежище? Возможно, существует план действий при чрезвычайных ситуациях, и они приберут все радиостанции к своим рукам, и один голос объявит… что? Что уже слишком поздно. Что бомбоубежища закрыты, поскольку они вас все равно не спасут, ничто не спасет. Что сейчас срочно надо собрать вокруг себя тех, кого ты любишь, проститься и умереть. Потому что это он выучил. Многие люди посвящают всю свою жизнь одной цели: не умереть в одиночестве. Удается это немногим, но, боже мой, какие жертвы они готовы принести из-за отчаянного страха переступить через этот порог в тот момент, когда некого будет подержать за руку. Ладно. Он держал их за руки. Сколько их было? Двадцать? Тридцать? Но при этом они не казались менее напуганными или одинокими. Даже те, кого он любил. Конечно, они не успели научиться любить его в ответ, но сейчас они в любом случае окружены любовью. Он подумал о Марте Руд. Ему стоило обращаться с ней получше, не увлекаться так. Он надеялся, что к этому времени она уже умерла и что это произошло быстро и безболезненно.
Он услышал, как за стенкой заработал душ, и увеличил громкость радио в телефоне.
– …Когда вампиристов в профессиональной литературе описывают как умных людей без признаков ментальных расстройств или социопатологии, это создает впечатление, что мы имеем дело с сильным и опасным врагом. Но на самом деле так называемый вампир из Сакраменто, вампирист Ричард Чейз, более типичен. Он похож на Валентина Йертсена. У обоих мы наблюдаем ментальные расстройства с ранней юности, ночное недержание мочи, поджоги, импотенцию. У обоих диагностировали паранойю и шизофрению. Действительно, Чейз шел обычным путем и пил кровь животных, а кроме того, делал инъекции куриной крови и заболел, в то время как Валентин в детстве больше любил мучить кошек. В деревне у дедушки Валентин прятал новорожденных котят и держал их в тайной клетке в сарае, чтобы мучить их так, что никто из взрослых не знал об этом. Но и Валентин Йертсен, и Чейз становятся одержимыми после первого вампиристского нападения. Чейз убивает всех своих в общей сложности семерых жертв в течение нескольких недель. И в точности как Йертсен, он убивает большинство жертв у них же дома, он бродит по Сакраменто в декабре тысяча девятьсот семьдесят седьмого года и дергает ручки дверей. Если дверь оказывается незапертой, он воспринимает это как приглашение зайти – так он позже объяснял на допросах. Одна из его жертв, Тереса Валлин, находилась на третьем месяце беременности, и, когда Чейз застал ее дома одну, он трижды выстрелил в нее и изнасиловал ее труп, втыкая в него нож, после чего выпил ее кровь. Звучит знакомо, не правда ли?
Да, подумал он. Но вот о чем ты не осмеливаешься упомянуть, так это о том, что Ричард Трентон Чейз вырезал у нее несколько внутренних органов, отрезал один из сосков, а потом принес собачье дерьмо с заднего двора и засунул ей в рот. Или что использовал пенис одной из жертв в качестве коктейльной трубочки, чтобы выпить кровь другой своей жертвы.
– И сходство на этом не заканчивается. Точно так же как Чейз, Валентин Йертсен скоро дойдет до конца пути. Я не представляю себе, что он продолжит убивать.
– Почему вы испытываете такую уверенность в этом, Смит? Вы сотрудничаете с полицией, у вас есть какие-то особенные улики?
– Моя уверенность не имеет никакого отношения к расследованию, которое я, разумеется, не могу комментировать ни прямо, ни косвенно.
– Так почему же?
Он услышал, как Смит делает вдох, и вспомнил этого рассеянного психолога, делающего какие-то записи, вспомнил, как тот увлеченно расспрашивал его о детстве, о ночном недержании мочи, о раннем сексуальном опыте, о подожженном лесе и особенно о кошачьей рыбалке, как он называл это. Он брал дедушкину удочку, пропускал леску через балку сарая, вводил крючок в подбородок котенку, поднимал его так, чтобы он болтался в воздухе, и наблюдал за безнадежными попытками зверька взобраться вверх или высвободиться.
