– Дитя мое, а вы, часом, меня с паном Болеславом не перепутали? Если что, он тоже жив, хотя и с трудом избежал гибели сегодняшней ночью.
Агнешка немного отпрянула от меня и застыла как изваяние. В ее широко распахнутых глазах подобно брильянтам сверкали слезы, а губы дрожали, но при всем при этом она была прекрасна как никогда.
– Я перепутала вас? Да я скорее умру, чем променяю вас даже на сто каких-то панов Болеславов. Я не знаю никакого Болеслава. В моем сердце только вы, и больше нет никого. Вы воздух, которым я дышу, вода, которую я пью, вами одним я живу. Вы утром посмотрите на меня – и я могу жить весь день в надежде, что удостоюсь вашего взгляда вечером. А если бы вы не вернулись сегодня утром, то видит пресвятая дева, я бы не стала жить!
Медленно я развел ее руки и, оборотившись к баронессе, произнес ледяным тоном:
– Мадам, отведите вашу подопечную в ее комнату. Она определенно нездорова.
Потом перевел взгляд на воеводу и так же сухо сказал ему:
– Пан Теодор, я теперь занят, но нам необходимо обсудить некоторые вопросы, давайте сделаем это после обеда.
Потом я решительно отправился в сторону своих покоев и, лишь выходя, обернулся. Дамы хлопотали подле Агнешки, пан Теодор суетился рядом, хлопая выпученными глазами, и лишь бедняга Болеслав стоял бледный как смерть. На мгновение наши глаза встретились, я хотел его окликнуть, но Болик вздрогнул, будто увидел прокаженного, и бросился вон.
Вот что ты будешь делать. Все зло от баб – и без них никуда!
Кликнув слуг, я умылся и переоделся. После бессонной ночи надо бы поспать, но последние события выбили сон из головы напрочь. Усевшись в кресло подле растопленного камина, я некоторое время бездумно смотрел на огонь, голова была совершенно пуста. Машинально перебирал руками лежащие на столе вперемежку писчие принадлежности, книги и документы. Наткнувшись на какой-то свиток, я некоторое время недоуменно смотрел на него, пока не понял, что это письмо, переданное мне Воловичем от перновского каштеляна. Интересно, когда он успел его написать? Что же пишет мне радный и зацный пан? Хм, похоже, писалась сия эпистола на ходу, строчки не слишком ровны, что для помешанных на каллиграфии нынешних писцов недопустимо. Мой титул, впрочем, написан четко и без сокращений. Это важно, время такое, что ошибка в титуле считается не меньшим оскорблением, чем пощечина. Пощечина что, схватились за шпаги, позвенели, кто-то кого-то заколол – и дело с концом. А титул дело такое – его предки зарабатывали, поливая реками крови, своей и чужой, тут спускать никак нельзя. Дальше шло собственно дело. Пан каштелян предлагал мне свободный выход из крепости со всем войском и имуществом (читай, награбленным). Подробности беспрепятственного выхода пан Петр Стабровский предлагал обсудить при личной встрече, оставаясь засим преданным слугой моего королевского высочества и прочая, и прочая. Первым побуждением было послать пана каштеляна куда-нибудь далеко и надолго. Не в том он положении был, чтобы делать мне такие предложения, но, поразмыслив, я решил не пороть горячку и предварительно собрать офицеров на совет.
Надо сказать, советовался я с соратниками не так чтобы часто. Обычно все важные решения я принимал самостоятельно, а советы если и случались, то по поводу раздела добычи, награждения отличившихся и тому подобного. Собрались мы перед обедом. Мы – это Гротте, Кароль и Клим с Ван Дейком. Я прочитал им послание поляков и спросил, что они думают по этому поводу. Первому следовало высказываться самому младшему, но Болеслава не было, и начал Гротте:
– Ваше королевское высочество! Мы находимся под защитой укреплений, у нас есть теплые дома и довольно припасов. Последняя вылазка, несмотря на неудачу, не произвела на наших солдат неблагоприятного впечатления. Напротив, все славят ваш военный гений и удачливость и готовы идти в бой. Ко всему прочему ожидается прибытие подкреплений. Когда полковник Горн приведет свои войска, можно будет перейти в наступление. Так что если у вас нет иных планов, то я полагаю, надо остаться в крепости и наблюдать, как поляки в чистом поле морозят свои задницы! – Проговорив все это, мой оберст-лейтенант оглушительно захохотал.
Ван Дейк высказался в том же духе, хотя и несколько осторожнее. По его словам, польская осада не будет иметь успеха, если литовский гетман не пришлет им подкреплений и пушек.
– Ходкевич сейчас занят походом на Москву вместе с королем Сигизмундом, – задумчиво проговорил я в ответ. – Вряд ли у него есть сейчас свободные силы на это.
Кароль фон Гершов был, как всегда, лаконичен: «Как прикажет ваше высочество». Последним высказался Клим.
– Сил у поляков мало, на приступ они не пойдут, а коли пойдут, то кровью умоются. Только на что мы этот поход затеяли? Если Эстляндию брать под руку его христианнейшего величества короля Густава Адольфа – это одно, а если просто погулять-пограбить, то совсем иное. Потому я так полагаю: коли воевать Эстляндию дальше, так надо ждать Горна. Только вот человек он как есть каверзный и неверный. А ну как не дождемся? В таком разе чего бы и не уйти с честью, взяв добычу? Славы нашей от того не убудет, потерь же куда меньше.
– Я понял вас, господа! – отвечал я своему импровизированному штабу. – Сделаем так: свяжемся сегодня же с Кондратом – пусть узнает, где Горн с подкреплениями, а до той поры будем вести с паном каштеляном переговоры. Ну если все всем ясно, то не вижу повода не выпить! Пойдемте, господа, отобедаем чем бог послал.
Выходя из кабинета, я наклонился к Каролю и тихонько спросил его:
– Как там Болик?
Тот в ответ неопределенно пожал плечами – дескать, страдает. Ну что тут-то поделаешь? Любовь, как говорится, зла.
Обычно наши обеды проходили довольно весело. После прибытия дам, украсивших наши будни, даже старый грубиян Гротте стал принаряжаться к обеду и пытался вести светские беседы. Но в этот раз, увы, мы сидели так, будто кто-то умер. Дамы с постными лицами, пан Теодор и вовсе будто аршин проглотил. Мои офицеры тоже помалкивали и с небывалой скромностью ковырялись вилками в поданных блюдах. Ко мне, впрочем, это не относилось. Ночная прогулка с перестрелкой возбудили мой аппетит. Выходка панны Агнешки несколько выбила меня из привычной колеи, но к обеду все вернулось на круги своя. Я с удовольствием отведал все блюда, воздал должное немногим уцелевшим винам из погребов пана воеводы и, утолив голод, находился в самом прекрасном расположении духа.
– Господа, отчего вы не пьете? Вино, право же, недурно! И дамам налейте, а то у них вид кислый да бледный, можно подумать, что их не вином, а уксусом поят.
Гротте и Ван Дейк не замедлили согласиться со мной. Лелик также наполнил свой кубок, а вот пан Теодор сделал такой вид, будто у него несварение. Баронесса тоже отказалась, а вслед за нею и ее подопечные.
– Если позволит ваше королевское высочество, мы удалимся. День сегодня был крайне утомительным, – заявила госпожа фон Фитингоф.
– Как вам будет угодно, милые дамы, – не переча, отозвался я.
