Дамы немедля поднялись и, как по команде сделав книксен, удалились. На лицах девушек застыло выражение: «Как вы можете быть так жестоки!» Могу, красавицы, я еще и не такое могу.
– Ну что же, господа! – обратился я к оставшимся. – Дамы нас покинули, но мы все же давайте выпьем за них. Ибо нам, в сущности, все равно, а им должно быть приятно! Если у кого есть неотложные дела – не задерживаю. Пан Теодор, нам надобно поговорить, пойдемте в кабинет. Ты чего-то хотел, Кароль?
Старший фон Гершов смотрел на меня с таким видом, что не заметить его было невозможно.
– Ваше высочество, надеюсь, вы не прогневались на моего брата? – прошептал он мне, подойдя как можно ближе.
– Что за вздор ты мне говоришь, Лелик? – так же тихо отвечал я ему. – В этом мире для меня очень мало людей ближе, чем вы с братом. И нужна очень веская причина, чтобы я на вас прогневался. И эта глупая паненка уж точно на нее не тянет. Вы с покойным Мэнни для меня как братья, поэтому успокой ради всех святых Болика. Ну-ну, ступай.
Оставшись с воеводой наедине, я некоторое время молчал, глядя на скорбное лицо пана Теодора. Наконец, когда молчание стало совершенно тягостным, воевода заговорил:
– Вы хотели поговорить, пан герцог?
– Да, я полагаю это необходимым. Любезнейший пан Карнковский, я очень рад обществу вашему и вашей очаровательной дочери, и мне будет крайне печально расстаться с вами, однако обстоятельства таковы, что я имею крайнюю нужду в деньгах. Вы как-то просили меня назначить выкуп за вас и вашу дочь, обязуясь выплатить его со всей возможной поспешностью, не так ли? – Дождавшись утвердительного кивка собеседника, я продолжил: – Я решил исполнить вашу просьбу и полагаю достойной сумму в сто золотых венецианских цехинов. Что скажете, пан?
– Сто цехинов? – пробормотал пан Теодор. – Это на злотые будет…
– Вы меня не поняли, пан воевода! Я не желаю ни злотых, ни талеров, ни московских рублей. Я хочу непременно сто венецианских цехинов.
– Боже, но где же я их возьму? Во всей Литве у всех жидов может не сыскаться сотни таких редких монет!
– Что за беда? Поезжайте в Краков, в Варшаву, да хоть в саму Венецию.
– Но моя дочь!
– А что ваша дочь? Возьмите панну Агнешку с собой, девочке будет полезно повидать мир.
Дерптский воевода смотрел на меня во все глаза, стараясь уразуметь, чего мне от него нужно. Наконец в его глазах появился проблеск понимания.
– А моя свояченица с дочерью?
– Бог с вами, пан Теодор! Любезная госпожа баронесса не пленница моя, а гостья, и вольна выбирать – оставаться здесь, или вернуться в свой замок, или же отправиться с вами. В подвалах крепости еще довольно ваших бывших подчиненных, выберите себе по вкусу несколько человек в качестве регимента и свиты да отправляйтесь с богом.
– Почта, – машинально поправил меня воевода.
– Что? Ах да, на польском свита будет почтом. Как угодно, соберете себе почт – и проваливайте.
– Так вы хотите…
– Вам нет никакого дела до того, чего я хочу! Все, что вам надо, – это побыстрее убраться отсюда, раз уж вы не научили вашу дочь выбирать себе ровню.
– Пан герцог! – вскричал воевода. – В Польше всякий шляхтич равен королю!
– Да ладно! Эти сказки вы будете рассказывать другим шляхтичам на сейме, любезный пан, но не мне и не сейчас. Скажите, как велики для вас шансы выдать панну Агнешку за кого-нибудь из семейства Радзивиллов?
– Радзивиллы – богатый и знатный род, – сник пан Теодор.
– Вот-вот, а по сравнению со мной Радзивилы никто и звать никак, несмотря на то что император Фердинанд полсотни лет назад признал их князьями империи. И это не упоминая о том, что я женат, и не на ком-то, а на принцессе и двоюродной сестре вашего короля, если вы забыли. Так что, любезный пан, давайте прекратим этот пустой разговор, а то ведь я и передумать могу.
Через три дня я встретился с перновским каштеляном Петром Стабровским. Польский военачальник полагал, что мы будем обсуждать оставление Дерпта, но, к его удивлению, я завел речь о пане Карнковском и его семье.
– Пан герцог, я не понимаю, вы отпускаете дерптского воеводу?
– Именно так, пан каштелян, пан воевода под честное слово отправится в свои маетки для сбора выкупа. Ну и его родные с ним, не оставлять же их в осажденной крепости. Я надеюсь, у вас нет возражений на то, чтобы выпустить из крепости подданных вашего доброго короля?
– Так, пан герцог, только я полагал, что мы будем обсуждать освобождение вами Дерпта, а не его воеводы.
– Прошу прощения, пан каштелян, но такой уж я человек, что привык делать все по порядку. Сначала разберемся с паном Карнковским, а уж потом и до Дерпта дойдет очередь.
– Что же, пан герцог, у меня нет возражений. Если вы хотите отпустить пана Теодора и его семью, так я не буду препятствовать. Но как же быть с Дерптом?
– Всему свое время, дойдет очередь и до Дерпта, пан Стабровский.
На следующий день мы прощались с паном воеводой, госпожой баронессой и их очаровательными дочерьми и воспитанницами. Дамы расположились в довольно просторном возке вроде того, какой в свое время доставил княжну Агнессу Магдалену в Дарлов. Боже, как давно это было! Пан воевода и несколько человек, нарочно мной освобожденных, оседлали коней. Все они торжественно присягнули, что в ближайший год не обнажат сабель против шведского короля. Ничуть не сомневаюсь, что о клятве они забудут, едва окажутся за воротами, тем более что ксендза в Дерпте не нашлось, а на пастора ляхам было плевать. Ужасные времена – ужасные нравы!
Прощание с баронессой было по-своему трогательным. Похоже, ей действительно было жаль расставаться, а мысль, что прошедшая ночь оказалась последней, наводила нас на минорный лад. Я поцеловал ей руку и шепнул, прежде чем помог сесть в экипаж:
– Прощайте, госпожа баронесса, не обессудьте, если что-то было не так, и поминайте хотя бы иногда меня в ваших молитвах.
– Прощайте, ваше королевское высочество, если ваше попадание в рай будет зависеть от того, молятся ли о вашей душе, то можете быть спокойны. Я всегда буду благословлять судьбу за то, что она свела нас, хоть и на такое непродолжительное время, и всегда буду молить Господа и Пречистую Деву о вашей душе. Хотя, может, это и будет грехом, – так же тихо ответила мне она.
– Прощайте и вы, прекрасные фройляйн, – обратился я к Ирме, Анне и Авроре, стоявшим рядком. – Жаль, что наше знакомство было недолгим, но кто знает, может, мы еще и увидимся.
– А мне вы ничего не скажете на прощанье? – тихонько спросила меня Агнешка, выглядывая из-за плеча отца.
– Отчего же не скажу? Прощайте, панна, и будьте счастливы!
Наконец проводы завершились, и возок, увлекаемый четверкой лошадей, тронулся. Пан Теодор поклонился мне в последний раз и, легко вскочив на коня, пошел рысью следом. За ним потянулись освобожденные нами для такого случая польские жолнежи. Эти уже смотрели на меня безо всякой приязни, и я не менее приветливо улыбнулся и им. Поляки только что зубами не заскрипели от злости и на рысях покинули замок.
