– Молод ты, чтобы славным рыцарем Бэвом из Антона
[29] быть.
– Ты посмотри, какие монашки в Новодевичьем монастыре образованные!
– А ты думал дуру деревенскую встретить?
– Есть такой грех, с дурами-то оно завсегда проще! Ладно, хорош препираться, ты это, есть, поди, хочешь? На-ка вот. – И протянул ей с этими словами узелок.
– Благодарствую.
Наблюдая, как моя новая знакомая ест, я размышлял, что делать дальше. Выдавать ее монашкам не было ни малейшего желания. Оставить у себя беглую монахиню тоже было верхом глупости. Конечно, во время Смуты случалось всякое, но подобный афронт в ополчении вряд ли воспримут с пониманием. Это не тушинский лагерь, где иной раз творилось черт знает что. Не говоря уж о том, что она сама вряд ли останется. Очевидно, то, что я долго находился среди военных, лишенный женского внимания, к которому, чего греха таить, привык, сыграло со мной злую шутку. Дело в том, что беглая монашка показалась мне чрезвычайно красивой. Умом я понимал, что вижу перед собой обычную девушку, на которую в иной ситуации, возможно, не обратил бы ни малейшего внимания, но, глядя на нее, я ощутил, что сердце забилось быстрее. Каждый жест казался полным неизъяснимой прелести, глаза невозможно лучистыми, а волосы волнующими. Мой восторженный взгляд, очевидно, не остался незамеченным, и девушка, прекратив есть, с явной опаской посмотрела в мою сторону.
– Ты чего?
– Ничего, смотрю просто. Ты сыта? Тогда рассказывай, что за дело у тебя, может, помогу чем.
– Ничем ты не поможешь мне, иноземец. Грех на мне, есть у меня ребенок, которого я не видела давно. Не хочу в затвор уходить, пока не увижу его хоть раз.
– Так ты вдова?
– Нет, не довелось мне быть мужней женой.
– Бывает. Ты любила его?
– Нет, он взял меня силой.
– Стало быть, твоей вины в случившемся нет, но ты полагаешь, что на тебе грех. И хочешь увидеть своего дитятю.
– Мой ребенок ни в чем не виноват!
– Тоже верно, – проговорил я и постарался посмотреть на девушку другими глазами. В голову щелкнуло, и детали головоломки сложились.
– Твой ребенок, Ксения Борисовна, действительно ни в чем не виноват, но если о его существовании узнают, то я за его жизнь и полушки не дам.
– Как ты догадался?
– Невелика загадка, царевна.
– Ты думаешь, его убьют?
– Послушай меня, царевна, много лет эту страну раздирает Смута, которую начал отец этого ребенка. Его нет уже шесть лет, но у него до сих пор есть сторонники. Есть его венчанная жена Марина и ребенок, которого она прижила со вторым самозванцем или еще с кем. Если выяснится, что есть еще ребенок Дмитрия, кто бы он ни был, да еще рожденный от царевны… Одни захотят сделать его знаменем, другие уничтожить, чтобы спасти свою землю от новой напасти. Скажу тебе по совести, твое дитя живо, пока о нем никто не знает. Поэтому никому о нем не говори, даже в бреду, даже на исповеди!
– Господи, что же делать? – едва не расплакалась она.
– Не знаю. Пока не знаю. Ничего не могу тебе обещать, Ксения, но попробую помочь. Да, а ты ведь так и не сказала, кто у тебя родился?
– А ты так и не сказал, как тебя зовут! Не звать же тебя Бовой в самом деле.
– О, простите мне мою неучтивость, ваше царское высочество! Позвольте рекомендоваться вам, царевна, меня зовут Иоганн Альбрехт Третий великий герцог Мекленбурга!
– Опять дурачишься?
– Ну вот, опять мне никто не верит, ну ладно, зови просто Иоганном, а хочешь – Ваней, мне без разницы.
– Дочь у меня, Марьюшка, я ее и на руках подержала раз только, увезли ее, спрятали кровиночку мою, – запричитала Ксения.
– Отставить слезы! Вот что, красавица, надо тебе измениться, да так, чтобы не признал никто. Ты, я чаю, шить умеешь?
– Умею немного, как не уметь.
– Я тебе завтра полотна какого ни есть привезу, а может, одежды какой. Перешьешь, вдовий платок повяжешь. Искать инокиню будут, бог даст, и не признают.
Мы еще долго говорили с царевной под ночным небом. Она сначала немного дичилась и отмалчивалась, зато я наговорился всласть. Я рассказывал ей о нравах и обычаях при европейских дворах, о разных смешных и не очень случаях, приключившихся со мной во время охоты или войны. Она внимательно слушала меня – иногда с печалью в глазах, а иногда, отвернувшись, смеялась в платок. Наконец пора было прощаться. Я, помолчав немного, поднялся и, поклонившись царевне, попрощался.
– Пора мне, царевна, завтра, дай бог, свидимся.
– Ступай, Иоганн, спасибо тебе за все.
– Да покуда не за что, ну да утро вечера мудренее. До завтра!
С этими словами я развернулся и быстрым шагом пошел прочь, мучительно борясь с желанием обернуться.
Встал я, как обычно, рано, в отсутствие Казимира роль моего денщика играл довольно старый уже стрелец дядька Игнат, как его все называли. Утренний туалет князя Священной Римской империи отличался совершенно спартанской простотой и заключался в ведре холодной воды, вылитой на голову его королевского высочества. Досуха вытершись грубой холстиной и одевшись, я в приподнятом настроении приступил к завтраку. Увы, ни кофе из Африки, ни какао из Америки, ни чая из Китая еще завезти не успели, повара собственного я также еще не завел, так что утренняя трапеза состояла из одного традиционного блюда – того, что мои боевые товарищи не смогли сожрать с вечера и оставили на завтра.
Наскоро перекусив, я отправился на импровизированный рынок, появившийся недавно рядом с военным лагерем, едва миновала угроза нападения войск Ходкевича. Вообще, город оживал на глазах, и пусть в Кремле еще сидели оккупанты, бывшие жители стали возвращаться и потихоньку обживать родные пепелища. Пройдясь по рядам, я понял, что первоначальный план никуда не годится. Купить полотна не было ни малейшей возможности в связи с полным отсутствием предложения. Единственное, что можно было приобрести из одежды, – это вещи, снятые с убитых жолнежей и гайдуков гетмана, а когда я спросил про иглу с нитками, на меня и вовсе посмотрели как на умалишенного. Мысль о том, что Ксению можно переодеть в гайдука, я сразу отогнал прочь как неконструктивную. Хотя девушка в последнее время явно не роскошествовала, фигура под бесформенным монашеским одеянием определенно наличествовала, и замаскировать такую красоту мужской одеждой вряд ли получилось бы. Отойдя в сторону, я присел на завалинку и стал напряженно обдумывать сложившуюся ситуацию. Ничего в голову не приходило, и я отправился назад в лагерь, где повстречал вернувшегося из караула Анисима. Тот находился в самом благодушном настроении и, сидя в кругу стрельцов, рассказывал привычную байку, слава богу, на этот раз не про меня. Я присел было рядом, желая послушать очередную побасенку сотника, но дослушать ее нам не дали. Прискакал посыльный от Пожарского и попросил меня срочно прибыть к нему.
