– Ну и каков он тебе показался?
– Эх, князь, да разве это объяснишь! Я к нему как пришел, сперва не назывался, все думал, присмотрюсь сначала. А на третий день нашелся знакомец и опознал меня, да Дмитрию-то и выдал. Казаки уж колышек для меня строгали, а я Богородице молился, да только он велел меня привести к нему поперву. Ну, я царевичу все как на духу и рассказал, и что Годуновым родня, и что людей, ему поверивших, лютой смертью казнил, и что раскаиваюсь в том злодеянии, однако не знаю, истинный он царевич или самозванец.
– А он что?
– Велел отпустить меня, сказал: «Сам посмотришь, царевич я или нет».
– Ну и что, посмотрел, каков он был?
– Каков, спрашиваешь? Не злой он был внутри, не то что Годунов. К людям своим заботлив был, с пленными без жесточи обходился, отчего многие на его сторону переходили. А если говорить начинал, то люди его слушали больше, чем попа в церкви.
– Ты его прямо святым рисуешь!
– Не-э, святым он точно не был – уж больно девок любил.
– Что, сильно лют был до них?
– Да нет, лютости в нем николи не бывало, говорю же, любил он их, ну и они его, куда деваться. Вроде тебя.
– Ты чего несешь? – чуть не остановил я коня от неожиданного сравнения. – Ты говори, да не заговаривайся!
– А ведь верно, похожи вы с ним, – продолжал не слушавший меня Вельяминов. – Оно, конечно, и лицом, и статью Дмитрий покойный плюгавец против тебя, а вот нравом вы схожи с ним. Ты природный государь, так и в нем, несмотря ни на что, порода чуялась. Ты к людям своим добр и к врагам без лютости относишься, и он таков был. Ты щедр да удачлив. Ну, точно…
– И закончу точно так же, если ты не угомонишься!
Городок, когда-то богатый и бойкий, а теперь совсем захиревший, встретил нас угрюмой тишиной. На давно не поправляемом и покосившемся от времени тыне, окружающем город, почти не было часовых. Лишь на колокольне стал стучать в било увидевший нас звонарь, сообщая жителям града о новой свалившейся на них напасти. Хмурые неприветливые люди смотрели на нас с подозрением, будто прикидывая, ограбим мы их только или еще и отнимем опостылевшую вконец жизнь. Расспросив жителей, мы поняли, что разбойники, обложившие данью местные земли, в городе останавливаться опасаются и прячутся по окрестным лесам. Лесов этих, понятное дело, никто не знает и проводником быть не может.
– Ну и чего делать? – спросил меня Аникита. – Покуда мы в городе, тати сии и носа не покажут, и в лесу мы черта разве найдем, а не их, если искать примемся.
– Разделиться надобно, – отвечал я ему, подумав. – Надо, чтобы тати решили, будто мы их искать отправились, а в городке оставили малые силы, вроде как для порядка. А чтобы ворам непременно напасть захотелось, надо сделать вид, что чего-то ценного привезли и прячем.
– А чего ценного?
– А ничего! Амбар какой ни есть в городе занять и охранять покрепче. Да пару раз привезти чего по-темному, чтобы не видать было. Слухи-то и пойдут.
– Пустой амбар, говоришь…
– Ну зачем пустой, спрячем там сколько-нибудь моих драбантов. Они у меня ребята дисциплинированные, посидят тихонько, да и для местных все на одно лицо, так что с охраной можно менять, чтобы не закисли совсем уж взаперти. Ну а как воры пожалуют, так и встретим.
– Хитро задумано, а кто останется?
– Ну как кто, драбанты мои, стало быть, и я останусь с Казимиром. А ты рыщи вокруг, нагоняй жути. Ну а как отойдешь подальше, так тати и пожалуют, если ты их, конечно, совсем не распугаешь.
– А далеко ли отходить?
– Да хоть до Вологды, главное – вернуться не забудь, а то мало ли…
Город Устюг-Железный, или, как его еще называли, Устюжна, сравнительно недавно был крупным центром обработки железа, от чего, собственно, и происходило его название. Но года три назад местные ополченцы, отбив нападение каких-то залетных литовцев, почувствовали в себе силу и совместно с белозерцами попытались дать им сражение у деревни Батеневки. Увы, насколько хороши были местные в обороне за крепким тыном, настолько же плохи они оказались в чистом поле против профессиональных рубак. Литовская панцирная кавалерия покосила ополченцев «как траву». Потом, правда, немногие уцелевшие в том погроме довольно успешно отразили штурм вновь нагрянувших интервентов, и город устоял. Однако кругом чувствовалось разорение, ремесла и торговля захирели.
Как ни странно, просторный двор с большим теремом и крепкими амбарами нашли довольно быстро. Найденное нами жилище когда-то было двором невесть куда сгинувшего во время Смуты купца. На первом этаже двухэтажного терема раньше располагалась лавка, на втором, очевидно, проживал сам купец. Во вместительных амбарах хранились товары, а кроме того, имелись конюшня и другие постройки. Увы, и амбары, и постройки, и лавка давно пустовали. Единственными обитателями строений были довольно еще крепкий однорукий старик и его дочь с двумя детьми. Старик был некогда кузнецом, а потеряв руку в той самой неудачной для местных битве у Батеневки, нанялся к купцу сторожем незадолго до его отъезда.
Местные власти в лице земского старосты на занятие двора не прореагировали. Старик попробовал было возражать, но Аникита просто показал ему плеть и велел не умничать.
Наотрез отказавшийся покидать меня Кароль, лично отобрав людей и для караулов, и для засады, принялся готовить нашу резиденцию к возможному нападению. Сказать по правде, мне самому мой план безупречным не казался. Насколько я понял, местные разбойники особой храбростью не отличались и напасть на хорошо охраняемый объект вряд ли решатся. Придумал я его с единственной целью – спровадить подальше Аникиту, пока я буду заниматься поисками Марьюшки, дочери Ксении Годуновой. Да, именно в Устюжне она в свое время оставила ребенка у верных людей, и именно поэтому я вызвался помочь Вельяминову. Шансов найти ребенка было, честно говоря, немного. Смута перевернула жизнь всей страны, разорила и лишила жизни многих людей. Что уж тут говорить о маленькой девочке, оставшейся совсем одной в жестоком мире. К тому же ни адресов, ни фамилий у простых людей в эту пору не было. Ксения рассказала мне, что люди, взявшие на воспитание ее дочь, жили в посаде недалеко от церкви Архангела Гавриила, занимались мелкой торговлей и имели прозвание Жидовины. Прозвание это могло указывать на их еврейское происхождение или иметь какое-то отношение к бушевавшей в свое время на севере Руси жидовствующей ереси. Или просто намекать на излишнюю хитромудрость кого-то из членов семьи, а то и вовсе не иметь никакого значения. Есть у нас такая традиция – относить не нравящихся нам людей к израилеву племени. Проблема заключалась в том, что посад к моменту нашего там появления выгорел вместе с церковью, а жители частью переселились в город, частью сбежали, а частью просто сгинули за время Смуты. Можно было, конечно, попытаться расспросить окрестных жителей. Городок был невелик, и большинство местных прекрасно знали друг друга. Однако, по всей видимости, у нас с Казимиром был слишком нездешний вид, и обыватели не торопились идти с нами на контакт. Все, что удалось выяснить нам за два дня, – это примерное месторасположение сгоревшей церкви и то, что рядом с ней действительно была когда-то лавка. И ту и другую информацию добыл Казимир. Недавно вернувшийся в лоно православия лисовчик не пропустил ни одной службы в городском соборе. Усердно молясь и относительно щедро жертвуя, он смог обратить на себя внимание настоятеля храма и немного пообщаться с ним. Увы, помимо этого, местный батюшка ничем не смог нам помочь. Выслушав рассказ Казимира, я посоветовал сказать ему что он разыскивает Жидовиных, чтобы отдать долг. Возможно, среди прихожан найдутся люди, знавшие их, и если мы с Казимиром для них чужаки, то уж священнику-то, они должны сказать. Кстати, историю о неудачной битве местных с литовцами и последующей осаде я также узнал от Казимира. На вопрос, откуда у него такие обширные и подробные сведения, бывший лисовчик только поднял к небу глаза и немного виновато улыбнулся. Знаю я эту его улыбочку!
