Тан глубоко вдохнул, чтобы не дать воли гневу. Этот человек просто не хотел ничего слышать или же водил его, Тана, за нос.
– Речь не об этом, как вы не понимаете, мистер Лейбовиц. Вина того человека доказана, следовательно, он виновен. Завтра начнется процесс, его приговорят к смерти и расстреляют. И тот, кто попытается этому помешать, подвергает себя смертельной опасности. В этом отношении в нашей стране ничего не изменилось.
– Вы хотите меня запугать?
– С чего вы так решили? – Этот вопрос Тан задал нарочито несерьезным тоном, который должен был окончательно сбить собеседника с толку. – Я просто хотел предупредить вас и вашего друга, комиссара полиции. Председатель комиссии по расследованию убийств – мой хороший знакомый, и он, конечно, не придет в восторг оттого, что один из его подчиненных действует против него. Вы оба очень рискуете, вы и этот, как там его… Чжан, кажется? – (От изумления Пол лишился дара речи.) – Я знал в Сычуани одного…
– Достаточно, – перебил он Тана. – Мы с комиссаром давно знакомы, и он успел рассказать мне о вашем общем прошлом.
«Главное, спокойствие, – повторял про себя Тан. – Главное, донести до рта этот кусочек утки. Эту дрожь в руках надо унять во что бы то ни стало. И тщательно все пережевать, потом запить… Как долго все это может продолжаться? Имеет ли такое преступление срок давности? И что вообще известно обо всем этом Полу Лейбовицу? Неужели Чжан рассказал ему о том случае в монастыре?» Тан не мог себе такого представить. Но если Чжан до сих пор его не выдал, с какой стати ему теперь давать волю языку перед этим иностранцем?
– И как давно вы дружите?
– Больше двадцати лет.
– О, это впечатляет… – Тан изобразил на лице восхищение.
– Чжан вам обо мне рассказывал, я надеюсь, только хорошее?
– Не так много, – покачал головой Тан. – Мы с ним очень давно не виделись. – Тан силился угадать, сказал ли гость правду или в очередной раз пустил в ход актерский талант, пытаясь сбить его с толку. – Уже не помню, когда мы встречались с ним в последний раз. Но мне было бы интересно поговорить с ним.
– Сомневаюсь, что эта встреча будет вам обоим приятна, – возразил Пол. – Ваши представления о правде, во всяком случае, совершенно расходятся.
– Вы в этом уверены?
– Абсолютно. Дэвид не лжец, я ему доверяю.
– Наши чувства часто бывают обманчивы.
– Вы циник. Я давно знаю Дэвида, у него нет причин мне лгать. Он один из самых честных людей, каких я только встречал в жизни. Кроме того, доверие – единственно возможный путь, у нас просто нет выбора.
– Вы идеалист. Я, к примеру, убежден совершенно в обратном: сомнение – вот наш единственный путь. И другого нет.
– Но Дэвид ни разу не давал мне повода в нем усомниться.
– Он китаец.
– Ну и что? Надеюсь, вы не имели в виду, что ни одному китайцу нельзя верить?
– Лично я не верю ни одному. Из моего поколения, по крайней мере.
– Это безумие. Абсурд!
– Вы меня как будто не слушали. То, что я вам рассказывал, – не сказка!
Тан осекся. Он должен держать себя в руках. Пол Лейбовиц явно не из тех, на кого можно повышать голос.
– Я понимаю, – кивнул Пол.
– Вы и представить себе не можете, сколько раз на моем веку ложь выдавалась за правду, а правда за ложь, – спокойно продолжил Тан. – Сколько раз дети предавали родителей, а ученики учителей. Сколько лучших друзей написали друг на друга доносы. Неужели нужно самому пережить все это, чтобы в это поверить?
– Нет, но культурная революция закончилась тридцать лет назад.
– Ну и что? Что такое тридцать лет? Меньше половины человеческой жизни! Кому довелось своими глазами видеть эту чистку, не забудет ее до конца своих дней. Никогда, вы слышите! И тот, кто отказался от собственного отца… – Тан снова осекся.
– Я понимаю, – после долгой паузы повторил Пол.
– Вы не понимаете, – в тон ему возразил Тан.
Он больше не мог скрыть волнения, воспоминания одолели его окончательно.
– Я пытаюсь понять, – поправился Пол. – И все-таки за последние тридцать лет Китай сильно изменился.
– Я тоже обратил на это внимание, – отозвался Тан. – Улицы стали шире, а дома выше.
– Вы серьезно?
– Разумеется, нет. Здесь ничего не меняется, поймите. Только американец может поверить в какие-то перемены. У каждого из нас свои тайны, ваш друг не исключение. А человеку, который от вас что-то скрывает, доверять нельзя.
– Пусть скрывает, если ему так хочется. Мне нет дела до его тайн.
– Вы шутите?
– Нет, не шучу.
– Да знаете ли вы, чем он занимался во время культурной революции?
– Конечно, он помогал крестьянам убирать урожай. Трудился с утра до вечера, чтобы доказать преданность делу революции, и расплачивается за это до сих пор. Он страдает от боли в колене, ревматизм.
– Ревматизм, значит? – повысив голос, переспросил Тан. – Чжана можно считать счастливцем, если его страдания ограничиваются этим.
– Что вы имеете в виду?
– Он не рассказывал вам, что был со мной в одной рабочей бригаде?
– Рассказывал.
– И о том, как мы с ним хорошо работали, тоже?
Пол недоуменно покачал головой. Он понятия не имел, чего добивается от него его могущественный собеседник. Тан облегченно вздохнул. Что ж, хорошо. По крайней мере, тот случай остался между ними. Он прикрыл глаза, вот он, миг победы. Еще немного – и независимое расследование убийства Майкла Оуэна закончится здесь, за столом, уставленным дорогими яствами. Стоит только рассказать Полу Лейбовицу о том, что тридцать лет назад произошло в монастыре в Сычуани. В его власти положить конец их долгой дружбе, камня на камне не оставить от доверчивости мистера Лейбовица. Здесь и сейчас. Окончательно убедить этого иностранца, что в Китае ничего не меняется.
– А о старом монахе из горного монастыря он вам тоже рассказывал?
XXIX
Пол чувствовал, что слабеет. Словно из тела вытекала жизненная энергия, и каждое движение, вдох, даже сама неподвижность давались все тяжелее. Он чувствовал, куда метит Тан, что история, на которую он намекает, не застольный анекдот. Он читал это в глазах Тана. Загоревшиеся в них холодные искорки не предвещали ничего хорошего. Равно как и нарочито задорный тон его голоса.
Пол подумывал было сказать ему, что уже знает эту историю, но воздержался. Он не хотел выглядеть трусом в собственных глазах. Надо набраться решимости, чтобы взглянуть правде в лицо. К тому же ему стало интересно, что такое скрывал от него Дэвид целых двадцать лет. Во имя их дружбы он обязан был это знать.
