– Благодарю.
Как правило, это была ее самая продолжительная беседа за весь день.
В последние недели случалось, что к ее приходу место это уже занимал какой-то мужчина, и хотя оставалось много других свободных столиков, она не могла там сидеть, потому что… нет, ей даже думать об этом сейчас не хотелось. Так или иначе, но ей пришлось изменить распорядок дня, и теперь она появлялась в кондитерской в четверть одиннадцатого, чтобы успеть занять место за своим законным столиком. Как выяснилось, сегодня это даже и к лучшему, иначе он застал бы ее дома. И ей пришлось бы открыть, потому что она дала обещание матери. После того случая она два месяца не отзывалась ни на телефонные звонки, ни на звонки в дверь. В конце концов мать вызвала полицию и пригрозила снова положить ее в больницу.
Матери она никогда не лгала.
А вот другим приходилось. Другим она лгала все время. По телефону – редакторам издательств, в магазинах и на форуме в Интернете. В особенности в последнем случае. Там она давала волю своей фантазии. Там она представляла себя совсем не такой, какой была в жизни, там она представала одной из героинь романов, которые переводила, или Рамоной, пресыщенной жизнью, распутной, но бесстрашной женщиной. Астрид узнала о существовании Рамоны еще в раннем детстве. Это была танцовщица с длинными черными волосами и карими миндалевидными глазами. Астрид любила рисовать Рамону, и в особенности ее глаза, но делать это ей приходилось украдкой – увидев такие рисунки, мать отбирала их, рвала на куски и говорила, что видеть не желает таких проблядушек у себя дома. Рамона исчезла на долгие годы, но потом вернулась, и Астрид стала замечать, что все больше и больше подпадает под ее власть, и более всего, когда пишет письма писателям мужского пола, книги которых переводит. Сначала речь шла о языковых проблемах, просьбах пояснить не совсем понятное место, а затем она начинала засыпать их электронными сообщениями более неформального характера, после чего уже французские писатели настоятельно просили ее о встрече. Когда они приедут в Осло в связи с презентацией книги, да хотя бы даже и единственно ради личного знакомства с нею. Она всем отказывала, но так, что это никоим образом не отпугивало настойчивых поклонников, а скорее наоборот, еще больше притягивало их к ней. Вот в чем заключалась теперь вся ее литературная деятельность, после того как несколько лет назад ее голубая мечта издавать книги собственного сочинения разбилась вдребезги, когда консультант одного из издательств позвонил ей и прошипел в трубку, что больше не в силах выносить ее «истерические всхлипы» и что в мире не найдется ни одного читателя, который захотел бы платить за ее измышления, хотя, возможно, какой-нибудь психолог и согласился бы ознакомиться с ними за приличный гонорар.
– Астрид Монсен!
Она почувствовала, как горло у нее сжалось, и ее охватила паника. Не хватало только задохнуться прямо на улице при всем честном народе. Она уже собиралась ступить на проезжую часть, но тут на светофоре появился красный человечек. Ей так хотелось на ту сторону улицы, но красному человечку она всегда подчинялась.
– Привет! А я как раз к вам собирался. – Харри Холе подошел и встал рядом с ней. У него было все то же выражение загнанного зверя на лице, все такие же красные глаза. – Прежде всего я хочу сказать, что прочел рапорт Волера о беседе с вами. И еще, что, по-моему, вы солгали мне со страху.
Она задышала, точно выброшенная на берег рыба.
– Я, конечно, тоже полный кретин, что не рассказал вам сразу о своей роли в этом деле, – сказал полицейский.
Она с удивлением посмотрела на него. Судя по тону, он искренне сожалел о случившемся.
– А я читала в газете, что виновного наконец-то взяли, – услышала она свой собственный голос.
Они обменялись взглядами.
– Или убили, что ли, – тихо добавила она.
– Да, – сказал он и выдавил из себя улыбку. – Но может, вы все же поможете мне прояснить пару вопросов?
Впервые за столиком в «Кондитерской Хансена» с ней сидел собеседник. Девушка за стойкой заговорщицки подмигнула ей, будто пришедший с ней великан – ее кавалер. Но поскольку вид у него был такой, словно он только что из постели, она могла даже предположить, что… нет, ей и думать об этом сейчас не хотелось.
Харри протянул ей распечатки целого ряда электронных писем и попросил ее проглядеть их. Может быть, она как писатель сумеет сказать, написаны они мужчиной или женщиной? Она поглядела на письма. Писатель, как он выразился. Сказать ему правду? Она поднесла чашку к губам, чтобы скрыть появившуюся на них при этой мысли улыбку. Разумеется, нет. Она будет лгать.
– Трудно сказать, – произнесла она. – Это беллетристика?
– И да, и нет, – ответил Харри. – Мы думаем, что автор – убийца Анны.
– Так выходит, это мужчина.
Харри уперся взглядом в столешницу, и она бросила на него быстрый взгляд. Красивым его не назовешь, но что-то притягательное в нем было. Она сразу – как ни невероятно это звучит – уловила это, как только увидела его лежащим на лестничной площадке перед своей квартирой. Возможно, потому что она выпила рюмкой «Контро» больше, чем обычно, но он показался ей таким смирным, почти красивым, словно спящий принц, которого кто-то положил перед ее дверью. Вещи, вывалившиеся у него из карманов, валялись вокруг и на площадке, и на ступеньках. Она подобрала их одну за одной и даже заглянула в бумажник, где нашла его карточку с адресом и именем.
Харри поднял глаза, и она тут же отвела свои. Нравился ли он ей? Безусловно. Проблема в том, что она ему не нравится. Истерические всхлипы. Беспричинный страх. Приступы рыданий. Ему такие не нужны. Ему нужны такие, как Анна Бетсен. Такая, как Рамона.
– Вы уверены, что не узнаете ее? – медленно спросил он.
Она с ужасом поглядела на него. И только теперь заметила, что он держит в руке фотографию. Он уже раньше показывал ее. Женщина и двое детей на пляже.
– В ночь убийства, например? – настаивал он.
– Никогда в жизни не видела ее, – твердо ответила она.
Снова пошел снег. Крупные мокрые снежинки грязно-серого цвета падали на бурую землю на пространстве между Полицейским управлением и Бутсеном. В кабинете Харри ожидала записка от Вебера. Содержание записки укрепило его в подозрении, которое, собственно, и заставило его посмотреть на письма под иным углом зрения. И тем не менее короткая, но емкая записка Вебера вызвала у него шок. Своего рода ожидаемый шок.
Остаток дня Харри провел, сидя на телефоне и то и дело бегая к факсу и обратно. В промежутках он размышлял. Складывал камень на камень, стараясь не думать о том, что он хочет найти. Но картина вырисовывалась слишком отчетливая. Эта дорога могла вести то вверх, то вниз или извиваться, сколько ей заблагорассудится, но, как и всякая другая такая дорога, в конце она должна была привести к началу.
Когда Харри закончил, ему почти все стало ясно. Он откинулся на спинку конторского стула, но триумфатором себя не чувствовал, только ощущал пустоту внутри.
