Глава 13
Мрамор
Харри знал, что иногда бывает чересчур уж брюзглив и капризен. Взять хотя бы Бугстадвейен. В чем тут дело, он и сам толком не понимал. Может, в том, что люди на этой улице, словно вымощенной золотом и нефтью и расположенной на самой вершине радости в Счастливой стране, никогда не улыбались. Сам Харри, правда, тоже не улыбался, но он-то жил в районе стадиона «Бишлет», за улыбки ему никто не платил, да к тому же сейчас у него не было веских причин для радости. Однако это вовсе не означало, что он, подобно большинству соотечественников, не любил, когда улыбались ему.
В глубине души Харри честно пытался оправдать хмурый вид стоящего за прилавком «Севен-элевен» парня тем, что ему, наверное, не по душе эта работа, что он тоже живет в Бишлете, а также упорно моросившим надоедливым дождиком.
Выражение бледного личика, расцвеченного ярко-красными прыщами, при виде полицейского удостоверения Харри осталось абсолютно безразличным.
– Откуда мне знать, давно ли стоит здесь этот контейнер?
– Но он же такой заметный, зеленый, и при этом наполовину загораживает тебе вид на улицу, – не отступался Харри.
Юнец со стоном уперся ладонями в тощие бедра, на которых болтались брючки:
– Ну, неделю. Или около того. Слушай, не задерживай, за тобой уже очередь.
– Хм. Я в него заглядывал. Он почти пустой – лишь несколько бутылок да старые газеты. Ты не знаешь, кто его заказывал?
– Нет.
– Вижу, тут у тебя над прилавком камера наблюдения. Вроде она должна захватывать и этот контейнер под окнами?
– Тебе виднее…
– Если у вас сохранилась запись с пятницы, я бы хотел ее просмотреть.
– Позвони завтра, когда здесь будет Тоббен.
– Тоббен?
– Хозяин.
– У меня другое предложение: звякни этому Тоббену прямо сейчас и попроси разрешения отдать мне пленку. Как только я ее получу, мигом испарюсь.
– Да ты оглянись! – начал кипятиться юнец, и прыщи его зарделись еще ярче. – Нет у меня сейчас времени искать какую-то видеозапись.
– Что ж, – не сдавался Харри, так и не пожелав оглядеться, – тогда, может, после закрытия?
– Мы работаем круглосуточно. – Юнец страдальчески закатил глаза.
– Я пошутил, – сказал Харри.
– Вот как, тогда ха-ха, – по-прежнему сонным голосом парировал парень. – Будешь подкупать или как?
Харри отрицательно мотнул головой. Глядя ему за плечо, юнец громогласно возвестил:
– Касса свободна!
Тяжело вздохнув, Харри повернулся наконец к очереди, потянувшейся было к прилавку:
– Касса не свободна. Я сотрудник полиции Осло. – Он продемонстрировал свое удостоверение. – Этот человек арестован, поскольку не видит разницы между словами «покупать» и «подкупать».
Как уже говорилось, иногда Харри бывал чересчур уж брюзглив и капризен. Тем не менее сейчас реакция очереди его вполне удовлетворяла – он любил, когда ему улыбались.
Однако вовсе не такой улыбкой, которая, по-видимому, входит в круг обязательных учебных предметов для тех, кто хочет стать пастором, политиком либо агентом похоронного бюро. Разговаривая, они улыбаются глазами. Данное обстоятельство придавало господину Сандеманну из похоронного бюро Сандеманна столько участия и сердечности, что вкупе с температурой, царящей в майорстуанской кладбищенской церкви, это заставляло Харри время от времени непроизвольно вздрагивать и ежиться. Он осмотрелся по сторонам. Два гроба, стул, венок, похоронный агент, черный костюм, лысина с зачесом.
– Она выглядит так красиво, – говорил Сандеманн. – Такая спокойная. Умиротворенная. Торжественная. Вы, вероятно, член семьи?
– Не совсем.
Харри показал свое полицейское удостоверение в тайной надежде, что сердечность предназначена лишь родным и близким. Как выяснилось, он ошибался.
– Трагично, когда столь юная особа покидает нас подобным образом.
Пожимая ему руку, Сандеманн продолжал улыбаться. Пальцы у похоронного агента оказались необычайно тонкими и гибкими.
– Мне необходимо осмотреть одежду, которая была на покойной, когда ее обнаружили, – начал Харри. – В похоронном бюро мне сказали, что ее забрали сюда.
Сандеманн кивнул, достал белый пластиковый пакет и пояснил, что носит вещи с собой на случай, если появятся родители либо иные родственники и ему придется срочно их отдать, предварительно выписав квитанцию. Харри попытался обнаружить карман в черной юбке, однако тщетно.
– Ищете что-то определенное? – самым невинным тоном поинтересовался Сандеманн, заглядывая Харри через плечо.
– Дверной ключ, – сказал Харри. – Вы ничего не находили, когда… – Харри покосился на гибкие пальцы Сандеманна, – когда ее раздевали?
Сандеманн прикрыл глаза и покачал головой:
– Под одеждой у нее не было ничего. Разумеется, если не считать фотографии в одной из туфель.
– Фотографии?
– Да. Странно, не правда ли? Наверное, у них такой обычай. Она по-прежнему лежит там, в туфле.
Харри достал из пакета черную туфлю на высоком каблуке, и в сознании его вдруг вспышкой промелькнуло: стоя в дверях, она встречает его. Черное платье, черные туфли, алые губы. Ярко-алые губы.
Помятая фотография оказалась снимком женщины с тремя детьми, сидящей на пляже. Какое-то курортное местечко в Норвегии. На заднем плане – заглаженные морем скалы и сосны.
– Из родственников кто-нибудь пришел? – поинтересовался Харри.
– Только ее дядя. Разумеется, в сопровождении одного из ваших коллег.
– Разумеется?
– Ну да, я так понял, что он отбывает наказание?
Харри промолчал. Сандеманн склонился вперед, изогнув спину так, что его маленькая головка оказалась ниже уровня плеч, придавая ему поразительное сходство с грифом.
– Интересно бы знать за что? – Свистящий шепот сродни резкому птичьему крику еще более усугублял сходство. – Я имею в виду, ему ведь даже не позволили присутствовать на похоронах.
Харри кашлянул:
– А я могу ее видеть?
Сандеманн был явно разочарован; тем не менее он сделал учтивый жест, взмахом руки указывая в сторону одного из гробов.
Как всегда, Харри поразило, насколько работа профессионалов способна приукрасить труп. Анна и впрямь выглядела умиротворенной. Он дотронулся до ее лба. Все равно как если бы он коснулся мрамора.
– Что за ожерелье у нее на шее? – спросил Харри.
– Золотые монеты, – сказал Сандеманн. – Принес с собой ее дядя.
– А это что? – Харри поднял толстую пачку сотенных купюр, перехваченных широкой коричневой резинкой.
