Но обычно труд – обязательное условие приема в семью. Выделить его стоимость из общей суммы сделки удается редко. В 3 % случаев указывается цена trousseau – «узла вещей» или одежды, куда входили платки, воротники, карманы, рубашки и т. п. В 11 % случаев называется величина денежного вознаграждения в конце найма. Четко размер зарплаты фиксируется в 1 % актов. Наиболее ясные определения касаются подростков 13–14 лет. Примеры их зарплаты: в конце XV в. (1478/79 г.) – 100 су за 11 лет найма (т. е. менее 10 су в год) плюс питание, одежда, жилье; в XVII в. – 5–8 ливров в год плюс питание, жилье и обувь (сабо). Зарплата юношей, нанимавшихся в возрасте 16–17 лет, могла приближаться к самым низким ставкам оплаты взрослых, составляя в XVIII в. примерно 20 ливров в год плюс питание, жилье, сабо, рубашка, головной убор (средние ставки оплаты наемного труда взрослых в деревне были в это время выше).
При минимальном имуществе нанимаемого его труд не оплачивался и одежда ему не гарантировалась (видимо, компенсацией были только питание и жилье). Немногочисленные сделки такого рода заключались в течение всего периода с 1495 по 1789 г., хотя наиболее типично это явление для 1690–1710 гг.
Весьма неопределенным было вознаграждение тех, кто поступал «в семью и службу» в возрасте до 10 лет. Они могли потерять все и потом работать лишь за «узел вещей» или вообще без оплаты, кроме питания и жилья. Поскольку нанимателю предстояло долго ждать труда маленького ребенка, он получал значительную часть его доходов и имущества и давал минимальные обязательства в отношении обеспечения сироты одеждой. Если состояние малолетнего было ничтожным, срок его работы сильно удлинялся – вплоть до римско-правового совершеннолетия.
Чем больше был возраст несовершеннолетнего в момент поступления, тем лучше он оплачивался. Разница в оплате труда поступавших в 15 лет и в 10 лет достигала 60 или даже 100 ливров, и это при том, что младший нанимался на более долгий срок.
Автор полагает, что вознаграждение сирот, поступавших в возрасте старше 12 лет, представляло собой разницу между суммой, реально полученной нанимателем, и стоимостью содержания подростка (иначе говоря, выше оплачивались наиболее состоятельные – принесшие наибольший доход). Основание иерархии зарплат отмечено здесь правильно, но само определение зарплаты как чистой разницы между доходами и расходами сомнительно. Автор исходит в данном случае из представления об идеальном нанимателе, хотя сам не раз говорит о злоупотреблениях на почве сиротского найма. Фактически зарплата могла быть много меньше той разницы, которая формально должна была определять ее уровень, ибо расходы по содержанию отнюдь не всегда поддавались контролю со стороны другой родственной семьи – «продавшей» сироту.
Особенно слабым было вознаграждение девушек. Наниматель обычно обязывался выдать их замуж или, во всяком случае, обеспечить «узлом» одежды.
В целом малолетние сироты составляли резерв дешевой рабочей силы, оплачиваемой всегда ниже ставок, принятых при вольном найме.
О питании их ничего конкретно неизвестно. Жили они в отдельной комнате, далеко не всегда отапливаемой. Нередко она находилась в конюшне (обычай помещать сыновей или подростков-служителей в конюшне дожил в крестьянской среде до XX в., и автор доклада сам наблюдал его в 1940–1945 гг. в изучаемом регионе). В качестве постели несовершеннолетним давались матрацы из перьев и реже – соломенные тюфяки.
«Служба» мальчиков и юношей чаще всего выражалась в помощи хозяину в его работах. Иногда они приобретали ремесленные профессии – каретника, кузнеца, в одном случае даже хирурга. Когда в документах говорится об «ученичестве», надо иметь в виду, вероятно, уже стадию его окончания и начало собственно «службы», так как дело касается 13-18-летних, а в ученики обычно поступали в 11–15 лет. К тому же и суммы, требуемые за обучение профессии, здесь ниже, чем в контрактах, оформляющих поступление в ученичество как таковое. Подчас вознаграждение вообще не упоминается.
Девочки и девушки получали в лучшем случае профессию портнихи. Самой распространенной формой их «службы» было участие в женских работах по дому и по хозяйству. Девушки старшего возраста исполняли обязанности прислуги.
Обязательство отправлять несовершеннолетних в начальную школу в XVI в. встречается в 20 % актов, почти исключительно городских. В XVII в. общий процент остается таким же, но удельный вес деревни увеличивается, хотя в городах случаев посылки в школу в 3 раза больше. В XVIII в. число посылаемых возрастет до 32 %, однако в городе их вдвое больше, чем в деревне. Автор наблюдает и порайонную специфику (активная посылка в школу в местностях к северу от Луары и неразвитость этой практики на юге от нее).
Злоупотребления нанимателя (adjudicataire) могли выражаться в различных формах – от плохого обращения до невыполнения принятых обязательств. С течением времени учащается включение в акты формул, требующих гуманного обращения с несовершеннолетними. Эти формулы иногда сопровождаются ссылками на слабое здоровье ребенка. «Тяжелая рука» воспитателей была хорошо известна. Случалось, что наниматель посылал своего воспитанника нищенствовать, или не отправлял, вопреки обязательству, в школу. Заступничество другой родственной семьи имело ограниченное значение. Хотя ею и подавались жалобы в судебные органы, процессы против нанимателей возбуждались редко. Это объясняется тем, что возврат ребенка был экономически почти невозможен вследствие поглощения значительной части его имущества нанимателем.
В случае разорения или банкротства наниматель не мог выплатить наймиту предусмотренное вознаграждение за труд. Тем не менее семья, «продававшая» малолетнего, весьма редко требовала поручительства по нанимателю, которое было бы тут полезно.
Автор показывает влияние экономической конъюнктуры в стране и регионе на условия найма несовершеннолетних. Самые неблагоприятные условия для них были в периоды экономического спада и отсутствия спроса на рабочие руки, когда не возникало конкуренции при аукционе (1650, весна 1662, 1693–1694, 1709, 1739–1740 гг.). Так, в 1709 г. один из подростков отдавался в наем до 25 лет за клочок земли, жилье и одежду, которая будет на нем к концу службы.
Напротив, экономическое процветание и нехватка рабочих рук благоприятно отражались на положении нанимаемых, вызывая рост конкуренции на аукционе (время после мора 1650 и голода 1662 г.). Автор говорит, что благоприятная ситуация была также в течение века после окончания Столетней войны (1453 г.). Тогда еще не применялась продажа рабочей силы с аукциона, но было заключено много договоров найма и контрактов по приему в ученичество детей и подростков, не обладавших никаким имуществом и вознаграждавшихся нанимателем только за их труд.
Исследование вопроса в юридическом плане не позволило автору показать динамику процесса в целом, хотя отдельные его стороны даны в развитии (например, отношение к школе). Поэтому некоторые выводы докладчика практически не получили объяснения, из них самый главный – сокращение практики аукциона несовершеннолетних сирот: к концу XVIII в. ею было охвачено всего 5 % населения региона (против 15 % в конце XVI – первой половине XVII в.). Весьма неясной (кроме вопроса о школе) осталась разница в положении несовершеннолетних в городе и деревне. В одном месте автор дает понять, что акты, относящиеся к городской среде (г. Дре), менее настойчивы и постоянны в требовании труда, нежели акты, касающиеся деревни. В конце доклада мимоходом отмечается, что в городских предместьях и зонах прямого влияния городов аукционная практика найма сохранилась к концу XVIII в. больше, чем в деревне.
