Автор утверждает и отдельными примерами доказывает, что все четыре описанные им «организационно-экономические системы» присутствовали в разной мере и в других рассматриваемых отраслях крестьянской промышленности, причем доминирующей системой была рассеянная мануфактура. Дифференциация процесса производства выступает как новое явление в первой половине XVIII в. Оно упорно пробивает себе дорогу, несмотря на тенденцию крестьянского хозяйства к сохранению всех стадий производства в рамках одной семьи.
Вместе с тем в докладе подчеркивается слабое развитие городов, незначительность городских капиталов, ограниченная возможность купцов подчинить себе непосредственных производителей авансами (отсюда распространенность третьей системы: покупка купцами полуфабриката у крестьян в кредит), медленность процесса формирования категории скупщиков из среды самих крестьян.
Автор обращает внимание также на феодальный фон, на котором происходило развитие промышленности, сохранение тесной связи крестьян-ремесленников с землей и сельским хозяйством в целом, консервативность традиций семейной организации труда. Даже рассеянная мануфактура, по его мнению, не размыла, а усилила семейный и общинный характер экономической деятельности крестьян. Наиболее яркий пример живучести семейной формы организации труда автор усматривает в принципах устройства торговых сообществ крестьян в городах – «коллегаций» (kolegacja), в которых основатель или руководитель (fundator) и члены (коллеги – «акционеры») принадлежали к одной семье. Несколько таких «коллегаций» было создано во Львове крестьянами из района Андрыхува. Даже обслуживающий персонал в «коллегациях» формировался из родственников. Привлечение их во Львов из отстоящего на сотни километров Андрыхува предпочиталось найму местных горожан. Руководитель «коллегации» играл роль главы крестьянской семьи, распределяющего обязанности между членами товарищества и заботящегося об их делах в покинутой ими деревне (содержание семей, организация сельскохозяйственных работ, уплата оброка феодалу и т. п.).
Пример этот действительно хорошо характеризует силу крестьянских традиций и слабость купеческого капитала в городах (именно ею объясняет автор то, что андрыхувские полотняники вынуждены были сами взяться за сбыт своей продукции). Менее ясно, как такое положение дел связано с влиянием рассеянной мануфактуры (ибо городской скупщик тут явно отсутствовал, о деревенских же ничего не оказано).
Автор отмечает тормозящую роль религиозно-феодального сознания в деле формирования капиталов в Польше XVIII в. Завещания богатых крестьян, купцов и ростовщиков свидетельствуют о значительных накоплениях, из которых лишь меньшая, весьма скромная часть доставалась наследникам, в то время как большая жертвовалась церковным учреждениям (расположенным подчас далеко от места жительства завещателя) и тратилась на пышные похороны.
Указывая, что углубление процесса дифференциации труда и возникновение в итоге рассеянной мануфактуры диктовались все возраставшими требованиями технического прогресса, докладчик, однако, определенно заявляет, что «семейная система крестьянского промышленного производства» не стимулировала развитие техники. Уровень последней оставался в XVIII в. тем же, что и во второй половине XVII в., т. е. в эпоху зарождения крестьянской промышленности. Он соответствовал техническому уровню, выработанному к тому времени городским ремеслом в процессе долгой эволюции. Крестьянская промышленность была невосприимчива к техническим новшествам. Будучи замкнутой в себе системой, она оставалась таковой до второй половины XIX – начала XX в.
В крестьянской промышленности не было сколько-нибудь выраженной корпоративной (цеховой) организации и ученичества в собственном смысле слова (если не считать крестьянской традиции приучать детей с раннего возраста к различным формам труда). Термины, эквивалентные западным понятиям «ученик», «подмастерье», «мастер», начинают распространяться в Польше лишь в XIX в.
Само появление крестьянской промышленности автор выводит из слабости польского города в XVII–XVIII вв. и считает, что крестьянские промышленные центры взяли на себя выполнение функций городов в производстве и сбыте промышленной продукции, при этом сам город служил лишь рынком сбыта.
С нашей точки зрения, следовало бы обратить внимание также на эволюцию отношений в деревне к началу XVIII в. Структура земельной собственности и владения из доклада вырисовывается не вполне четко. Так, наряду с хозяйствами, владевшими землей, упоминаются многочисленные хозяйства надомников (ouvriers en chambre), которые не владели землей и весь год занимались ремесленным трудом. О происхождении таких хозяйств и их статусе ничего не говорится.
В докладе рассматривается влияние крестьянской промышленности на сельское хозяйство, жилище, быт и здоровье крестьян. Занятие ремеслом сводило к минимуму сельскохозяйственную деятельность крестьян и в то же время крайне интенсифицировало их труд. Орудия и процесс промышленного производства ухудшали экологические условия: отравляли атмосферу, сокращали жилую площадь в доме, загоняя крестьян с кровати на полати, и т. п. Вместе с тем введение промышленности в крестьянский быт меняло распределение обязанностей между людьми разных возрастов и полов. Увеличивались возможности применения труда пожилых и стариков, возрастала роль женщины как почти равноправного партнера в некоторых областях промышленного производства, усиливалось использование труда детей на подсобных работах (в текстильном и кожевенном производствах, кузнечном и столярном деле).
Феодалы и феодальное государство не поощряли развитие крестьянской промышленности, видя в ней фактор, отвлекающий непосредственных производителей от выполнения сельскохозяйственных работ и способствующий сокращению площадей, отводимых под посевы и луга (значительные участки требовались для беления тканей, вымачивания кож и т. п.). Автор замечает, что схема, представляющая сельскохозяйственный труд крестьян как летний, а ремесленный – как зимний, не соответствует действительности. Многие ремесленные работы производились летом и отнимали большое количество времени (например, беление тканей, которое постепенно превратилось в самостоятельную отрасль в рамках семейной промышленности, с использованием наемных работников, оплачиваемых поденно)
[1354].
Доклад Питера Лэслета (Кембридж) «Семья и домочадцы как рабочая и родственная группа: традиционные зоны Европы: сравнение» был посвящен установлению типологии различных форм организации семейного производства в «доиндустриальной» Европе в XV – начале XIX в. Своеобразным образцом семейного производства автор считает условный «Das ganze Haus» нюрнбергского сапожника Ганса Захса. Для этой модели характерны независимость, автономия и самодостаточность. Вместе с тем автор находит различные формы отклонения от этого идеала, например, семьи итальянских издольщиков (mezzadri), русских крепостных XVIII в., «бедных вдов» в Англии и во Франции. В одних случаях семья даже не была владельцем занимаемого ею помещения, в других – она не была независимой – зависела от помещика, «мира» и т. п., в третьих – у нее не было капитала, в четвертых – во главе семейного производства стоял не мастер, а чернорабочий. Подробнее других случаев автор обрисовывал нищенское положение семей-производителей в Ковентри в условиях кризиса, наступившего в 20-х годах XVI в. Здесь во главе семейных производств в 60 % случаев стояли не мастера, а поденщики-чернорабочие или «бедные вдовы». В Реймсе в 1802 г. «бедные вдовы» являлись руководителями около четверти семейных хозяйств.
