Докладчик считает необоснованной тенденцию усматривать за политическими конфликтами, борьбой «партий» и волнениями, направленными против органов фиска, стремление «обездоленных, а точнее – цехов» свести счеты с богатыми и могущественными. Шевалье полагает, что было бы искажением исторической перспективы преуменьшать в этих движениях аспект политической смуты и сводить дело к борьбе бедного ремесленного люда против богачей («gros»), будь то купцы или другие «хозяева
жизни», и объединять последних с королем и его налоговыми сборщиками в нечто вроде «классового фронта» (une sorte de front de classe).
Докладчик отмечает, впрочем, что к такому пониманию событий предрасполагают источники, авторами которых были хронисты и другие «люди пера», интеллектуалы своего времени (например, советник Карла V и воспитатель Карла VI Филипп де Мезьер). Из сочувствия к бедному народу они видели в его участии в городских движениях борьбу против богатых. Однако подобная интерпретация восстаний была свойственна, по мнению Шевалье, именно интеллектуалам, а не самому народу, который по окончании восстания и восстановлении порядка был склонен скорее упрекать богатых горожан в том, что они, использовав его в своих целях, не выступили в качестве посредников между ним и королевской властью. Точку зрения автора доклада можно сформулировать так: неверно приписывать народу «революционные иллюзии», это миф, отражающий «революционные галлюцинации» (fantasmes revolutionnaires) интеллектуалов.
Своекорыстные интересы городской элиты и ее руководство рядом восстаний позволяют автору перечеркнуть роль низов как субъекта и во многих случаях – инициатора городских движений.
Расцвет братств и цехов во второй половине XIV – начале XV в. докладчик не связывает с волнениями этого времени. Возникновение цехов как публичноправовых институтов не было обусловлено, по его словам, ни демографической или экономической конъюнктурой, ни политическими кризисами; их появление нельзя считать и рикошетным последствием (choc-en-retour или feed-back) городских восстаний 1379–1382 гг., ибо цехи упоминаются в «Ордонансах королей Франции» до 1382 г. (в 42 актах между 1351 и 1380 гг.) и даже до 1350 г. (в 15 актах) (ср. выше).
Участие цехов в «политических конфликтах» второй половины XIV – начала XV в. оказывается в изображении автора минимальным: первый и почти единственный случай – в 1413 г., когда цех парижских мясников организовал демонстрацию для мобилизации городской милиции. Однако, с кем боролась королевская власть в 1383 г., отменяя самоуправление ремесел и распуская городскую милицию в Париже, ликвидируя «хоругви» (bannieres) в Амьене? Автор подчеркивает исключительность этих мер. В Париже они были вызваны огромными размерами города и опасностью сохранения военной власти в руках руководителей ремесленных объединений, все еще строившихся по принципу средневековых «дозоров». Амьенские «хоругви» докладчик прямо называет пережитками прежней организации ремесел. Уничтожение ее не способствовало ли развитию цехов? (В Амьене взамен упраздненных в 1383 г. «хоругвей» возникли в 1405 г. новые объединения – братства). Вместе с тем замена в столице Франции руководителей ремесел – мастеров – «наблюдателями», назначаемыми, как и в 1268 г., прево г. Парижа, не отбрасывало ли назад процесс становления цеховой автономии? (Нужно учитывать, впрочем, кратковременность этой меры.).
Вероятно, во время «политических конфликтов» второй половины XIV – начала XV в. удары наносились и по цехам, и по доцеховым объединениям ремесленников, и по муниципалитетам. Не исключено, что при этом королевская власть, искавшая союзников, постепенно встала на путь компромисса именно с цехами (corps des metiers) в ущерб «городскому сословию» (corps de ville), которое ассоциировалось прежде всего с крупной буржуазией, представленной «отцами города» в муниципалитете. Несмотря на то, что после потрясений 1355–1422 гг. городская элита «все лучше и лучше» выполняла роль «посредника» между народом и правительством, а может быть, именно поэтому, т. е. в силу уменьшения опасности с ее стороны, союз с ней был не так важен, как союз с цехами. Правда, по изложению Шевалье, напрашивается скорее противоположный вывод: поскольку цехи редко, а муниципалитеты часто участвовали в «политических конфликтах» 1355–1422 гг., было надежнее опереться на цехи, а не на представителей городского самоуправления. Сам автор ни того, ни другого вывода не делает, ибо при любом из этих объяснений ему пришлось бы признать связь между движениями 1355–1422 гг. и распространением цехов.
Не говоря о причинах, автор говорит о проявлениях роста цехов. Важнейшим из них было постепенное освобождение ремесленных объединений от опеки муниципальных органов: начиная с 1350 г. консулат постепенно теряет власть над ремеслами, руководящая верхушка которых рекрутируется из собратьев по профессии путем кооптации или выборов. В докладе опять-таки не объясняется, почему происходит этот процесс. Все дело сводится к влиянию братств, развитию цехов из братств, которые плодятся особенно интенсивно после 1350 г., будучи избавлены к этому времени от подозрений, висевших на них в начале XIV в. И снова вопрос: что способствовало избавлению братств от подозрений? На этот вопрос докладчик тоже не дает ответа.
Периодизация истории ремесленных объединений у автора более или менее связана с общей периодизацией истории. Период «разрозненных насилий», когда действовали «службы» и нарождавшиеся «братства» (1280–1340 гг.), докладчик считает временем разложения или распада (desarticulation) «феодальной» (feodaliste) или «средневековой» системы, период же господства цехов характеризуется как время, предшествущее промышленной революции. В докладе подвергается критике тенденция рассматривать в качестве единой эпохи время с 1000 по 1500 г. Этот «ложный континуитет», приписываемый средним векам, скрывает, по мнению автора, существенный перелом, обозначенный кризисом середины XIV в.
Менявшиеся формы ремесленных объединений автор оценивает в категориях «революционности». Если «службы» нереволюционны по своей сути и консервативны (средневековы) по структуре, то профессиональные братства вносят глубокие структурные изменения в организацию ремесел и дают им оружие против одеревенелых устоев существующего строя. Это оружие тем более эффективно, что им потрясают во имя утверждения общепризнанных духовных ценностей (братство во Христе, спасение души). Братства являлись школой цехов, но они вносили мир только внутрь профессиональной общины, цехи же устанавливали как внутренний, так и «внешний» мир, играя роль посредника в области социальных, экономических и политических отношений – в трудовых конфликтах между эксплуататорами и эксплуатируемыми, в конфликтах между ремеслами, между ремеслом и королевской властью. Установление «социального мира» и было содержанием той «мирной революции» (revolution tranquille), которую составляло развитие цехового строя в 1350–1550 гг.
«Мирная революция», принесшая столь важный плод, как «социальный мир», противопоставляется «бесплодным волнениям» (agitations steriles), потрясавшим Францию в 1280–1422 гг. Эта концепция преимущества юридической по существу «мирной революции» сравнительно с открытой борьбой не является, конечно, новинкой в буржуазной историографии. В данном контексте она сводит к нулю роль многолетней борьбы народных масс как одного из важных факторов формирования цехового строя, который оказывается выросшим на основе таинственного и не поддающегося объяснению саморазвития. Даже если согласиться с автором в том, что сам народ не придерживался «революционной» концепции борьбы и часто выступал стихийно и раздробленно, а также под руководством крупной буржуазии, все равно надо признать, что борьба эта потрясала устои господствующих отношений, и ее «количественное» накопление вело к качественным изменениям социального порядка.
