Внешним показателям метафизического подхода Ланге к жалованным грамотам было широкое использование в его книге метода сводных текстов
[122]. Идеалистически изображалась в этой схеме и роль государства, которое якобы пассивно, совершенно автоматически выдавало жалованные грамоты в ответ на просьбы челобитчиков. Государство теряло в такой интерпретации характер надстройки, активно относящейся к своему базису, представлялось не политической организацией, а бесстрастным распределителем льгот, вполне равнодушным к вопросу о том, кому оно их дает. Политическое значение жалованных грамот как документов, исходивших от лица государства, сводилось к нулю
[123]. Считая государство пассивным распределителем льгот, Ланге хотел показать, что жалованные грамоты создавали привилегии вотчинников в какой-то степени независимо от воли самого государства, в силу общей необходимости. Однако при этом основной тезис буржуазной историографии середины XIX в., провозглашавший жалованные грамоты и их составителя – государство – творцами феодальных привилегий, оставался в неприкосновенности.
Отрицание политического значения жалованных грамот связано с чисто буржуазным пониманием роли государства, которое в представлении буржуазных идеологов должно было только защищать интересы частных «организаторов хозяйства» и держаться принципа невмешательства в хозяйственные дела, пока речь не заходила о подавлении классовой борьбы трудящихся.
В трактовке жалованных грамот к Ланге был близок историк-правовед В. И. Сергеевич. Подобно Ланге и Дитятину, он преувеличивал значение челобитий как двигателей законодательной мысли
[124] и в то же время гиперболизировал диктаторские возможности централизованного государства XV–XVII вв.
[125] Жалованные грамоты Сергеевич считал источником льгот и привилегий
[126]. Вслед за Ланге Сергеевич говорил о всеобщем порядке предоставления судебных привилегий разным лицам. «Думаем так потому, – писал он, – что в числе пожалованных встречаются Ивашки и Федьки. Можно ли допустить, что большие люди, имена которых писались с «вичем», имели менее прав и привилегий, чем эти Ивашки, жалованные грамоты которых случайно сохранились до наших дней»
[127].
Сергеевич впервые в русской историографии выдвинул предположение, что право вотчинного суда не было уничтожено (до отмены крепостного права): «… С прикреплением крестьян оно вошло в состав крепостного права»
[128]. Таким образом, Сергеевич верно угадал присущность иммунитета феодальному землевладению в общем порядке, однако он отводил жалованным грамотам и государственной власти роль создателей этого порядка. Как и в схеме Ланге, у Сергеевича жалованные грамоты приобретали значение механических фиксаторов вновь возникавших привилегий и служили только этой цели, ибо без грамоты, по Сергеевичу, нет и привилегий
[129]. Преувеличивая «экономическую» роль жалованной грамоты, наделяя ее законодательной функцией творца иммунитета, автор крайне снижал значение действительных экономических закономерностей развития феодального общества, ибо иммунитет существовал и независимо от грамот, в силу самой структуры феодальной формы собственности на землю. Гиперболизация «экономической» роли жалованных грамот сочеталась у Сергеевича с полным игнорированием их политической роли. Однако при отрицании политического значения жалованных грамот становилось теоретически необъяснимым то обстоятельство, что сохранились жалованные грамоты отнюдь не всем землевладельцам и отнюдь не на все земельные участки. Выход из этого положения оказался очень простым и внешне бесспорным: сохранившиеся жалованные грамоты были объявлены лишь случайным остатком того огромного их общего количества, которое до нас не дошло. Такая постановка вопроса заранее дискредитировала всякие попытки и самую идею конкретно-исторического исследования жалованных грамот.
Помимо концепций Ланге и Сергеевича, в 80-х годах XIX в., особенно во второй половине десятилетия, не без влияния усилившейся реакции, возникли теории, объяснявшие появление иммунитетных грамот только интересами и волей государства. Подробное освещение проблема жалованных грамот получила в работе Д. М. Мейчика. Автор изучил многие разновидности актовых источников XIV–XV вв. и представил известный итог развития метафизической буржуазной дипломатики 40-х – начала 80-х годов XIX в. Мейчик считал свою работу политически актуальной. Например, при постановке вопроса о родовом выкупе, он, намекая на отмену выкупных платежей и другие мероприятия, указывал: «В наше время, когда предстоит преобразование всего гражданского кодекса, подобные изыскания особенно полезны»
[130]. Вместе с тем, в обстановке реакции автор боялся быть обвиненным в увлечении экономическими теориями. После замечания насчет причин предоставления жалованных грамот Мейчик писал: «…Жестоко ошибется тот, кто подумает, что они (предположения Мейчика. – С. К.) были результатом каких-нибудь предвзятых экономических теорий»
[131]. С Ланге и Сергеевичем Мейчика роднило признание государства источником льгот и привилегий, поиски «объективных» мотивов выдачи жалованных грамот, игнорирование их политической роли. Но в отличие от Ланге, который усматривал общую первопричину появления жалованных грамот в хозяйственных и юридических неурядицах, Мейчик под впечатлением финансовых трудностей в стране и новой финансовой политики 80-х годов, объявившей сбор налогов и пошлин превыше всего, свел проблему происхождения жалованных грамот к вопросу о фискальных интересах княжеских правительств.
Усиливая один из тезисов Горбунова и Дювернуа, взятый ими в модифицированной форме у Соловьева, Мейчик объяснял происхождение жалованных грамот желанием правительства заселить пустующие земли и превратить их в «цветущие луга и поля», с тем, чтобы с них можно было собирать казенные доходы
[132]. Автор крайне гиперболизировал возможности правительства. В его толковании жалованные грамоты – не документы, фиксирующие какие-то реальные или в силу определенных условий неизбежные отношения господства и подчинения, а документы, создающие известный юридический статус, который прекращается сразу после потери жалованной грамотой значения действующего юридического акта
[133].
