Вместе с тем естественно-историческая философия летописания позволила Срезневскому и Сухомлинову выдвинуть ряд плодотворных научных положений. В их работах проводилась мысль об органической связи летописного дела с внутренней жизнью Руси, о том, что летописи возникли независимо от иностранных влияний, до крещения Руси, и т. д. Естественно-историческая философия была теоретической основой патриотического по своей политической окраске направления в источниковедении. Для русской историографии летописей 50-х годов XIX в. очень характерно, помимо патриотизма, серьезное внимание к истории летописания других славянских народов и сопоставление русского летописания с западнославянским.
В 60-х годах взгляды естественно-исторической школы заменяются иной концепцией происхождения летописей. Главным глашатаем новой философии летописания был Н. И. Костомаров. В отличие от Срезневского и Сухомлинова, не видевших никакой связи летописания с политическими интересами княжеских домов, Костомаров совершенно определенно утверждал, что летописи писались и использовались в политических целях. Бестужев-Рюмин проводил эту точку зрения не столь последовательно, отмечая, с одной стороны, наличие у летописцев определенных тенденций и, с другой стороны, утверждая, что известия фиксировались «для памяти» участниками событий или по их рассказам «любознательными людьми». Идея Костомарова получила развитие и в 70-х годах. И. А. Тихомиров подчеркивал политическую направленность тверского летописания, Η. Н. Яниш отмечал позднейшие переделки новгородских летописей в политических целях.
Таким образом, новая философия летописания, оформившаяся в годы крестьянской реформы, явилась крупным шагом вперед на пути развития буржуазного самосознания в области источниковедения. Интересно, что, защищая тезис о политической тенденциозности, небеспристрастности летописцев, буржуазная историография как бы возвращалась к идее, уже брошенной, хотя и очень вскользь, наиболее передовыми, революционными представителями дворянской интеллигенции. А. А. Бестужев-Марлинский в 1827 г. писал:
И может быть, летописатель,
Таясь в глуши монастырей,
Теперь на подвиги князей
Небеспристрастный наблюдатель,
Наводит лесть, слагает брань,
Друзей народа обесславит,
Злодеев доблестью оправит,
И ложную накличет дань
На их главы от поздних братий
Рукоплесканий и проклятий
[712]У Бестужева-Марлинского фактически проводится мысль и о политической, и о классовой («друзей народа обесславит») тенденциозности летописца. Костомаров и другие представители буржуазной историографии развивали по преимуществу идею политической тенденциозности летописцев, но выступивший в 1858 г. Н.А. Добролюбов сделал акцент именно на классовой ограниченности летописцев
[713].
Наряду с отрицанием беспристрастности летописцев, в 60-х годах наметилось и отрицание органичности происхождения летописей на русской почве. В историографии русского летописания 60-х годов внимание к роли иностранных влияний проявилось двояко: в более или менее чистом виде (у М. А. Оболенского, связывавшего начало летописания с византийским влиянием и принятием христианства Ольгой) и в причудливом сочетании с клерикальной концепцией (у А. Рассудова, который видел в летописании один из «подвигов, угодных Богу», а потому не мог отнести его возникновение к периоду до принятия христианства, т. е. до начала византийского влияния).
Следовательно, время кануна и начала крестьянской реформы было крупной вехой в источниковедении летописей. С 60-х годов резко расширился круг исследуемых летописных источников и коренным образом изменился взгляд на происхождение летописей.
Однако историков, изучавших летописи в 50-х и 60-х годах, объединяла некоторая общность методов изучения летописных сводов. Конкретные приемы, которыми пользовались в своих исследованиях Срезневский и Сухомлинов, были механистическими. Изучение Повести временных лет велось путем простого выделения из нее «вставок учености», заимствованных из других источников. Если это игнорирование факта политического редактирования Повести находилось у Срезневского и Сухомлинова в полной гармонии с их идеалистической концепцией возникновения летописей, то применение механистических методов в трудах Костомарова и Бестужева-Рюмина означало внутренний разрыв между теорией возникновения летописей (по политическим причинам) и методом их изучения (без учета дальнейших переделок, изменений и дополнений летописного текста).
Механические приемы исследования летописей в 60-х годах XIX в., несомненно, связаны с отличительной чертой всего источниковедения этого времени – юридизмом.
Буржуазная наука середины XIX в. еще не могла выработать диалектических методов изучения источников. Источниковедение ограничивалось, как правило, выяснением отличительных признаков различных видов источников, классификацией их и установлением так называемых «сводных текстов» отдельных групп письменных источников. Понятно, что при таком подходе проблема исследования конкретных причин и обстоятельств создания летописей и истории их текста широко не ставилась и оставалась на втором плане.
Наиболее ярко приемы юридической школы выразились в актовом источниковедении, однако нашли они некоторое отражение и в историографии летописей (публикация Л. И. Лейбовича).
Возникновение противоречия между теорией и методом послужило толчком для дальнейшего развития историографии летописей. Появление трудов А. А. Шахматова в начале XX в. было обязано в значительной мере тому, что источниковедение летописей всем своим предшествующим развитием оказалось поставленным перед задачей научного разрешения этого противоречия. Требовалась коренная перестройка методов исследования летописных памятников.
