Появились труды, вносящие заметный вклад в изучение сочинений иностранцев о России. А. П. Новосельцев провел тщательное исследование мусульманской группы восточных источников, которые до него использовались в литературе без четких источниковедческих критериев, часто по устаревшим, неточным или неверным переводам. В результате текстологического сравнения сочинений различных арабских и персидских авторов А. П. Новосельцев сумел выделить наиболее достоверные тексты, при этом он исходил не из оценки отдельно вырванных фрагментов, посвященных славянам и русам VI–IX вв., а из учета всего комплекса данных, характеризующих происхождение источника в целом (время и обстоятельства его возникновения, идейно-политическая направленность). Отсюда научная весомость выводов, к которым приходит А. П. Новосельцев (относительно районов расселения славян и русов и др.)
[871].
Западноевропейским источникам, относящимся к истории Древней Руси, посвящена статья В. П. Шушарина
[872]. Автор касается главным образом источников ΙΧ-ΧΙΙ вв., но отчасти затрагивает также и памятники XIII–XIV вв. В этой работе впервые дается систематический обзор западноевропейских хроник, содержащих данные по истории Руси. Автор, как правило, указывает не только источник, но и соответствующую источниковедческую литературу. В отличие от А. П. Новосельцева, В. П. Шушарин почти полностью отказался от пересмотра проблемы происхождения источников, а изучение содержания ограничил выяснением вопроса о титулатуре русских князей. Показав, что русские князья IX – начала XII в. именовались в западных источниках королями (rex), автор отмечает случаи титулования местных русских князей XII–XIII вв. герцогами или князьями (dux, princeps) и делает на этом основании вывод об отражении в титуле процесса распада единого Древнерусского государства. Вместе с тем В.П. Шушарин указывает и те источники XII–XIII вв., в которых русские князья этого времени по-прежнему титуловались королями. По мнению В. П. Шушарина, «эта традиция имела книжный характер и сохранялась в произведениях авторов, не соприкасавшихся непосредственно с Русью второй половины XII–XIII вв.»
[873]. Однако полную убедительность такое объяснение может получить лишь в случае текстологического изучения этих источников. Своеобразный иностранный источник по истории России начала XVII в. – словарь Тонни Фенне – подвергся анализу и толкованию в статье А. Л. Хорошкевич
[874].
В 1965–1966 гг. было уделено большое внимание изучению юридических памятников – Русской правды, церковных уставов, публичных и частных актов. Л. В. Черепнин предпринял весьма целеустремленную, пронизанную единым принципом попытку воссоздать историю складывания Русской Правды
[875]. Кроме того, он затронул вопрос о возможных источниках Правды – «уставе» и «законе русском» X в., «уставах» и «уроках» Ольги, «уставе земленом» Владимира I Святославича. Каждый этап в истории Правды как юридического кодекса автор связывает с тем или иным взрывом классовой борьбы. Внимательно сравнивая статьи Правды с данными летописей, Киево-Печерского патерика, Изборника Святослава 1076 г. и др., Л. В. Черепнин находит материал для реконструкций истории Правды в связи с историей социально-политической борьбы XI – начала XIII в. В работе много интересных находок и остроумных решений. Некоторые положения однако, производят впечатление натяжек, например, попытка непосредственно связать появление статьи о членовредительстве с кровавыми событиями, происшедшими вслед за Любечским съездом
[876]. В несколько ином плане написано исследование о Русской Правде А. А. Зимина. Автор сосредоточивается на разборе собственно правового содержания памятника и его эволюцию представляет более опосредствованно, как результат сложного процесса развития феодализма, государственности и социально-политической борьбы
[877].
Актовый материал XIV–XVI вв. широко использован в монографиях Г. Е. Кочина, Ю.Г. Алексеева, Л. И. Марасиновой, В. Л. Янина. В работе Л. И. Марасиновой имеются элементы дипломатического исследования актов. Автор определяет формуляр различных разновидностей грамот, сравнивает клаузульный состав псковских грамот с формуляром соответствующих разновидностей новгородских грамот. Кроме того, Л. М. Марасинова посвящает специальные главы хронологии и топологии грамот
[878]. Менее ясны источниковедческие критерии Ю. Г. Алексеева. Автор полностью отказывается от дипломатики и статистики изучаемых источников, беря из них лишь непосредственный фактический материал для исторического построения. С одной стороны, Ю. Г. Алексеев считает, что сохранившиеся акты «весьма неадекватно» отражают «реальную историческую действительность», но с другой стороны, именно количество упоминаний в актах о том или ином явлении (например, «большинство упоминаний») служит ему основанием для социологических выводов
[879]. Г. Е. Кочин более прямо подчеркивает недостатки актов как исторического источника, особенно по сравнению с писцовыми книгами. Он говорит о трудности изучения «содержания» актов, отражающих, по его мнению, «единичные», «случайные» факты и явления, степень типичности которых неясна
[880].
В увлекательной форме рассказал об истории открытия, а также о происхождении и содержании новгородских берестяных грамот В. Л. Янин, в книге которого много новых наблюдений источниковедческого характера
[881]. Не мог равнодушно пройти мимо этих ископаемых источников и крупнейший знаток актового материала – Л. В. Черепнин
[882]. Попытку периодизации берестяных грамот Новгорода предпринял А. А. Коновалов
[883].
