Ж. Л. ван Режеморте в рецензии на книгу Конфино выдвинул еще одно объяснение того, почему приказчики были необходимы даже в тех случаях, когда помещик сам жил в имении. По мнению рецензента, дворяне сознательно избегали частых человеческих контактов с крепостными. Этим они стремились сохранить освященность своей власти. Привилегия дворянина состояла как раз в том, чтобы не сталкиваться прямо с действительностью
[1116]. Приведенное наблюдение, отличаясь психологической тонкостью, лишено, однако, исторической аргументации: обожествление помещика стало возможно в условиях сохранения им старой политической роли сеньора при одновременном превращении его в почти неограниченного собственника крепостных «душ».
Такая важная проблема, как дифференциация помещичьего землевладения, не стала объектом изучения в книге Конфино. Проблема крестьянского землепользования также не получила у него сколько-нибудь детальной разработки. Правильно указывая, что помещичьи запреты не могли приостановить семейные разделы и общий процесс дифференциации крестьянства
[1117], автор однако недооценивает степень этой дифференциации
[1118]. Он склонен к идеализации «коллективизма» членов общины
[1119] и самую общину рассматривает с позиций феодального социализма как орган, который мог бы ограничить произвол приказчиков, если бы не «логика» крепостного режима, не позволявшая помещику расширять общинные права
[1120].
Оперируя представлениями о «типичном» дворянском и крестьянском хозяйствах, автор пытается свести к некоторому общему знаменателю и проблему ренты. Заслуживает внимания его трактовка вопроса о распределении барщины и оброка во второй половине XVIII в. Против объяснений В. И. Семевского, который, по мнению Конфино, взял в качестве критерия слишком «статичные» факторы (степень плодородия почвы и размеры землевладения), автор выдвигает следующие возражения: 1) у Семевского степень плодородия строго совпадает с административными рамками губерний, что неверно; 2) факты противоречат утверждению Семевского, что крупные землевладельцы предпочитали оброк барщине. Против объяснений Н. Л. Рубинштейна, основанных, с точки зрения Конфино, на слишком «динамичных» факторах (степень связи района с рынком), Конфино выдвигает тоже два возражения: 1) материалов Рубинштейна недостаточно для вывода, что барщина и оброк поляризовались – барщина в хозяйствах, связанных с рынком, оброк в хозяйствах, далеких от рынка; 2) кто мог заметить превращение района из выгодного для развития оброка в район, где помещикам было выгоднее ввести барщину
[1121]? Нам представляется, что первое возражение Семевскому и второе возражение Рубинштейну не имеют принципиального значения и не колеблют выдвинутых ими критериев, а только требуют их дальнейшего уточнения и детализации на базе конкретных данных.
Тезис Конфино о смешанной форме ренты (барщина и оброк) кажется плодотворным, однако стремление автора противопоставить барщине и оброку смешанную ренту как нечто «качественно» иное
[1122] едва ли правомерно, тем более, что сам Конфино подчеркивает неантагонистический характер противоречия между барщиной и оброком и видит основную антитезу дворянского «сеньориального» землевладения в развитии таких явлений, как наемный труд, сдача земли в аренду и другие моменты, которые, впрочем, лишь декларируются, но не исследуются автором
[1123]. Правильный в своей основе тезис о смешанной ренте настолько абстрактен, что оправдывает отказ автора от изучения порайонной специфики рент и его ориентацию на условный «средний» тип дворянского и крестьянского хозяйства
[1124].
Объясняя рост барщины во второй половине XVIII в., Конфино называет три причины его: 1) возврат дворянства к земле в 1762–1775 гг.; 2) «псевдо-экономическое»
[1125] мнение дворянства о выгодности «сырья» по сравнению с чистой прибылью; 3) постоянное вздорожание зерновых в течение второй половины XVIII – начала XIX в.
[1126]. Первое объяснение, высказанное автором в виде скромной «догадки», имеет наибольшую убедительность. Здесь следовало бы указать дальнейшую эволюцию дворянской собственности в сторону ее капитализации. Зато второе объяснение, которое кажется автору «бесспорным», является скорее, следствием первой причины, чем фактором одного с ней порядка. Повышение же цен на хлеб связывается автором не с развитием городов, а с потребностями винокурения
[1127].
