Мощная стрельба была характерна для ромейских лучников шестого века, согласно Прокопию, который пишет:
…персы почти все являются стрелками и научены быстрее пускать стрелы, чем остальные народы. Но поскольку луки у них мягкие и тетивы не туго натянуты, то их стрелы, попадая в броню, шлем или щит римского воина, ломаются и не могут причинить вреда тому, в кого они попадают. Римляне всегда пускают стрелы медленнее, но поскольку луки их чрезвычайно крепкие и туго натянуты и к тому же сами стрелки – люди более сильные, их стрелы значительно чаще наносят вред тем, в кого они попадают, чем это бывает у персов, так как никакие доспехи не могут выдержать силы и стремительности их удара
[439].
Наконец, автор отмечает, что тренировка в скоростной стрельбе требует долгой практики, которую нельзя заменить простой техникой. Он предлагает всем отмечать свои стрелы своими именами или значками, прежде чем приступить к непрерывной стрельбе, длящейся до тех пор, пока не будет дан сигнал. Тогда стрелы каждого можно будет сосчитать, чтобы определить скорость, с которой они были выпущены.
Последняя рекомендуемая автором техника тренировки такова: лучники, ведущие быструю стрельбу, перемещаются по прямой линии, продолжая выпускать стрелы в сторону, пока их не соберут и не установят на каждом месте значок; напротив этой линии, на расстоянии в 56 метров [тридцать оргий; каждая оргия – длина размаха рук – составляет примерно 1,87 метра], нужно расставить вторую линию значков
[440]. Стрелкам нужно быстро передвигаться от одного значка к другому, целясь в первую линию значков, – чтобы подражать перемещению лучников в настоящей битве.
Ничего, что могло бы по полезности сравниться с этим сочинением, не было написано вплоть до трактата «Любитель стрельбы из лука» (“Toxophilus”) Роджера Эшема (Ascham), посвящённого королю Генриху VIII в 1545 г.
Дэн и Фуко презрительно отказывают в ценности ещё одному тексту, который они приписывают автору «Анонимного трактата», известному под заглавием «Военная риторика» (“Rhetorica Militaris”) и представляющему собою компиляцию из достойных призывных речей для военачальников в 48 главах: «Дополнением к кабинетным стратегам выступают здесь кабинетные ораторы» (“Aux strateges en chambre font ici pendant des orateurs en chambre”
[441]). Но с тех пор авторство было приписано упоминавшемуся выше Сириану Магистру, а сам труд «был более значителен и влиятелен, чем они [Дэн и Фуко] полагали»
[442]. Он стал влиятелен, когда империи пришлось столкнуться с арабами – или, обобщая, с мусульманами, ведущими джихад, где сильна была идеологическая составляющая. Как уже отмечалось, если мусульманский приграничный эмир мог совершить успешный набег на имперскую территорию, он не только захватывал добычу и рабов: он также подтверждал исламское обетование победы и повышал свою личную репутацию героя-завоевателя, подрывая при этом позицию императора как защитника веры и верных
[443]. Идеологический вызов заставил византийцев дать энергичные ответы на него, как мы увидим ниже.
Глава 11
«Стратегикон» Маврикия
Вегеция высоко чтили и часто цитировали практики военного дела в эпоху Возрождения и много позже. Напротив, гораздо более ценный трактат «Стратегикон», приписывавшийся императору Маврикию (ок. 582–602 гг.), оставался по большей части неизвестен вплоть до недавнего времени. Это основательное руководство по военному делу, которое много копировали и пересказывали, которому часто подражали последующие византийские писатели, которым пользовались императоры-воители и их военачальники в течение веков, было попросту недоступно, когда классики античного военного дела были заново открыты и тщательно исследованы ради полезных идей европейскими новаторами военной науки, начиная с XV века и далее. В наличии были многочисленные средневековые рукописи Вегеция; его текст был напечатан уже в 1487 г., в первом из многочисленных изданий как на оригинальном латинском, так и в переводах; некоторые из этих изданий были щедро иллюстрированы
[444].
Когда этот язык и сочинения, на нём написанные, были открыты заново очень вскоре после этого, страстный интерес вызывали классические греческие авторы, от Гомера до Аристотеля, а не более поздние, предположительно упадочные и уж точно схизматические писания византийцев. Так случилось, что текст «Стратегикона» не был напечатан вплоть до 1664 г. под одной обложкой вместе с намеренно архаизирующим и декоративным сочинением «Тактическое искусство» («Тэхнэ тактикэ») Арриана, римского офицера, писавшего тем не менее по-гречески (а потому и более «престижного»)
[445]. Даже после 1664 г. пренебрежение ещё долго оставалось в силе, ибо с эпохой Просвещения возникла чёрная легенда о византийской ментальности, парализованной религиозным мракобесием, и получилось так, что «Стратегикон» не был заново открыт вплоть до начала двадцатого века, когда он наконец привлёк к себе интерес теоретиков и даже практиков стратегии, потому что они были способны распознать действительные опытные знания, в нём содержащиеся.
Сам автор скромно заявлял о том, что обладает лишь ограниченным боевым опытом, хотя он, несомненно, был высококомпетентным боевым офицером. В предисловии он обещает писать сжато и просто, имея в виду пользу «больше в содержании, чем в словесной форме»
[446], и своё обещание он держит. Этот труд был написан в конце шестого века или совсем немного спустя – современный издатель убедительно доказал, что он был завершён после 592 г. и до 610 г.
[447]
