Это были самые тяжёлые времена.
Скупая на слова хроника Марцеллина Комита красноречива в своей краткости: в записи под 9-м индиктом, «в единоличное консульство Кира», что соответствует сентябрю 440 г./августу 441 г., мы читаем:
Персы, Сарацины [= месопотамские бедуины], Дзанны [предки нынешних грузинских мегрел], Исавры [горцы юго-восточной Анатолии] и Хунны, покинув свои пределы, опустошили земли Римлян
[103].
Тем не менее было решено действовать немедля. В 440 г. новый флот Гейзериха напал на Сицилию, второй по значению после Африки источник зерна для Италии, и обе империи по взаимному согласию отправили против него военно-морские силы в 441 г. Согласно Феофану, восточная экспедиция была снаряжена с самым широким размахом:
…Феодосий [II]… отправил против него [Гейзериха] сто тысяч тяжёлых кораблей с римским войском [то есть значительное войско, порядка 30 000 или даже 50 000 человек: моряков и сухопутных воинов] под предводительством Ареобинда, Ансилы, Инобинда, Аринфия и Германа. Когда это войско пристало к Сицилии [по пути к Карфагену, примерно в 300 км от него], то устрашённый Гейзерих просил Феодосия о мире
[104].
Запись под следующим, 5942 годом от сотворения мира объясняет, почему этот громадный флот так и не прибыл в Карфаген, а вместо этого вскоре возвратился в Константинополь:
Встретив в Сицилии, как мы уже сказали, Гейзериховых послов, римское войско остановилось выждать повелений царя. Между тем скиф Аттила… напал на Фракию
[105].
Но эта экспедиция не была тщетной: кажется, Гейзерих был совершенно устрашён. Как бы то ни было, он так и не напал ни на Александрию, ни на какие-либо иные владения Восточной империи и вообще не нападал до 455 г., когда его экспедиция разграбила Рим, причинив, как представляется, больший ущерб, чем Аларих в 410 г. В «Книге понтификов» (Liber Pontificalis) краткое житие папы Льва I гласит: «После вандальского разграбления он обновил все серебряные сосуды для богослужения по всем титулам [приходским церквям], расплавив шесть [серебряных] гидрий [сосудов для воды], <…> преподнесённых Константином Августом, каждый весом в 100 фунтов… Он обновил базилику блаженного апостола Петра…»
[106]
Запугивание действовало на Гейзериха лишь до тех пор, пока в деле была замешана Восточная империя: даже завоевание и разграбление им Рима было ускорено дворцовой интригой. Однако с Аттилой запугивание «не прошло»: ему нечего было бояться даже перед лицом полномасштабного наступления сухопутного войска, равносильного экспедиции из 1100 кораблей, остановившейся на Сицилии.
Впоследствии у византийцев будет отличное дипломатическое средство от врагов из степи: они снова и снова убеждали различные степные державы сражаться друг с другом, а не нападать на империю. Но империя Аттилы была для этого слишком велика: византийцы не могли добраться до её дальних пределов, чтобы найти новых союзников. Согласно самому глубокому знатоку истории гуннов, попытка определить географическую протяжённость державы гуннов была бы «неблагодарной задачей» и означала бы «встречу с мифами, лелеемыми издавна…»
[107]. Затем он отверг самые широкомасштабные оценки (включая данную Моммзеном), чтобы удовольствоваться империей куда более скромных размеров, простиравшейся от Центральной Европы до Черноморского побережья. Как это иногда бывает, у нас есть отрицательное свидетельство, опровергающее мнение выдающегося историка: нет никаких подтверждений тому, что некая независимая степная держава существовала к западу от Волги, то есть в пределах достижимости для Византии. Так что либо Аттила действительно правил на пространстве от Дуная до Волги, либо он вполне мог делать это, потому что на этих просторах не было другой державы, которую Византия могла бы соблазнить, чтобы та напала на гуннов.
В отдалённом будущем, в одиннадцатом веке, тюркских кочевников-куманов (в действительности это были кипчаки, или половцы русских источников) убедили напасть на своих предшественников, тюркских кочевников-печенегов, которые больше не приносили пользы Византии в качестве союзников. Начиная с девятого века, в обмен на регулярную плату печенеги оказывали немалую помощь в борьбе против тюркского Хазарского каганата на Волге, который и сам прежде был чрезвычайно важным союзником в борьбе против Киевской Руси, располагавшейся западнее, на Днепре, и остававшейся скорее врагом империи, нежели её другом, даже после обращения в христианство, а также против мадьяр, которые сновали туда-сюда между двух сил.
До того как мадьяры стали «головной болью» для империи и прежде чем печенеги вытеснили их севернее, в те края, что впоследствии стали Венгрией (Мадьярорсаг по-венгерски), они тоже приносили пользу империи, нападая на булгар, которые, в свою очередь, крепко помогли Византии в седьмом веке, нападая на ужасающих аваров, пока сами булгары не стали главной угрозой.
Между этими главными степными державами были менее значительные нации, племена и просто банды, которые тоже колебались между двумя возможностями: воевать против империи или за неё. Все они были подвержены динамике степного кочевого скотоводства: вследствие неуклонного естественного прироста стад, которым никто не мешал, шли непрерывные битвы за пастбища, из-за чего Византии не составляло труда найти союзников; в свою очередь, кочевники, у которых было много мяса, молока, кожи и рога, но ничего больше, испытывали постоянную потребность в золоте, чтобы покупать зерно и всё остальное
[108].
Весь степной коридор к западу от Волги, проходивший между лесами и вдоль северного берега Чёрного моря вплоть до Дуная, стал в силу этого постоянной ареной византийской дипломатии, которая обычно добивалась успеха в деле превращения множества разнообразных потенциальных врагов в средство самоспасения. Однако во времена Аттилы этого не случилось: то ли из-за неправдоподобного отсутствия других степных народов, то ли потому, что его держава действительно простиралась гораздо дальше Дуная. Как бы то ни было, с дипломатической точки зрения империя Аттилы равным образом могла простираться вплоть до нынешнего Владивостока, потому что, когда Византия испытывала самую острую нужду в союзниках, живущих восточнее, которых можно было бы убедить двинуться на запад и напасть на гуннов с тыла, не нашлось никого: ни крупных народов, ни мелких.
