Поэтому сельджуки были стратегическими союзниками Византии, желали они того или нет; но в то же время они угрожали восточным приграничным зонам от северного Ирака до северо-восточного Ирана, а на Кавказе – землям армян и грузин, тогда находившимся под контролем Византии. С появлением всё возраставшего числа голодных, безземельных, новообращённых кочевников-огузов набеги через границу и более глубокие вторжения участились, и прямое вторжение становилось явной угрозой. В 1064 г. значительный армянский город Ани, где была епископская кафедра, религиозная столица Армении, был разграблен
[375].
Как новообращённые, сельджуки и их последователи огузы или, шире, туркоманы/туркмены (= любой тюрок-мусульманин) чувствовали себя обязанными исполнять религиозный долг джихада, чтобы распространять Дар-эль-Ислам за счёт вторжений в Дар-эль-Харб, землю войны против неверных. Но для гази (пограничных воинов джихада) исламский долг и личная выгода были тесно переплетены друг с другом: они могли захватывать добычу, пленных на продажу или для обращения а рабство, а гибель в бою сулила богато обставленные и изобилующие водой небеса (джанна) бесконечных услад с черноглазыми девами и пригожими мальчиками
[376]. Это было верно и по отношению к их предшественникам-арабам, но арабский завоевательный натиск, с середины седьмого века преобразовавший северную Африку и западную Азию, а также земли за их пределами, к тому времени совершенно угас.
Уже при Тогруле грабительские набеги огузов и других конников-туркоманов сильно беспокоили восточную Анатолию – но они лишь усилились при его весьма способном преемнике, Алп Арслане (1063–1072 гг.). Кочевники-туркоманы под командованием своих гази, как бедуинские и курдские грабители до них, выступали в качестве передового эшелона сельджукской экспансии – и, судя по всему, они были искуснее в бою, как и полагалось конным лучникам из Центральной Азии.
Не существовало организованной защиты границы, чтобы сдержать их, не было цепи фортов, связанных друг с другом патрулями, – только точечная защита окружённых стенами городов, крепостей-монастырей и укреплённых усадеб местных магнатов. В них жили акриты, пограничные воины, по большей части набиравшиеся из армян и стяжавшие громкую славу благодаря песням и рыцарским романам о них; но они были полезны не столько для местной защиты, сколько для сокрушительных ответных набегов через границу. Такими средствами восточная граница Анатолии в течение трёх веков удерживала арабов на пространстве от Трапезунда на Чёрном море до Киликии на средиземноморском побережье, как объясняется в пособии по военному делу «О стычках» (“De velitatione”), рассматриваемом ниже. Но этого было недостаточно, чтобы сдержать набеги туркоман; не помогали здесь ни засады, ни преследования, устраиваемые имперскими войсками.
Только классическая римская система обороны границы в своём наиболее разработанном виде могла бы защитить восточную Анатолию: она сочетала укреплённые сторожевые башни, расположенные в пределах взаимной видимости, форты с гарнизонами численностью в сотни человек в каждой приграничной долине, а также крупные тыловые формирования, призванные усилить их; требовалось нечто вроде стены Адриана протяжением в сотни миль, но для её постройки, для её комплектации гарнизоном и для её снабжения требовались огромные средства. Была и более дешёвая альтернатива, которую римляне применяли в засушливых областях Среднего Востока и Северной Африки, где не существовало развитого на территории всей провинции сельского хозяйства, которое нуждалось бы в защите, а были только большие или малые оазисы: подразделения лёгкой конницы патрулировали границу и даже заходили за неё, чтобы обнаружить грабителей или настоящие вторжения, на пути которых должны были встать отряды лёгкой вспомогательной конницы численностью 500—1000 человек и пехота или смешанные соединения, стоявшие в укреплениях на некотором расстоянии от границы, которые, в свою очередь, могли быть усилены ближайшими формированиями, состоявшими из сил легионов или из вспомогательных войск.
Немедленная реакция была невозможна, потому что известия должны были сначала дойти до фортов, а после этого вспомогательным силам нужно было время, чтобы выступить в готовности к сражению; наконец, нарушителей границы нужно было сначала обнаружить, чтобы вступить с ними в битву, или просто испугать так, чтобы они ушли обратно за границу. Всё это дало бы мародёрам достаточно времени для грабежа и захвата рабов; но в каждом сколько-нибудь значительном оазисе или поселении были собственные «точечные» защитные силы – будь то стены или просто внешнее кольцо каменных домов, построенных вплотную друг к другу, так что оставались лишь узкие проходы, едва ли удобные для всадников. Незащищённые фермы или деревеньки не могли существовать в засушливых областях рядом с кочевниками, странствующими вместе со своими стадами. Кочевники-животноводы обычно не позволяют незащищённым земледельцам жить в пределах своей досягаемости: нет никакого стимула проявлять умеренность в грабеже урожая, поскольку то, что одна шайка оставляет, чтобы обеспечить урожай в следующем году, захватит другая шайка – это вариант «трагедии общих ресурсов» (“tragedy of the commons”) для дальновидных налётчиков.
Решения, принятого римлянами для засушливых областей, было бы недостаточно для того, чтобы обеспечить надлежащую защиту армянских крестьян и пастухов, населявших долины и обводняемые плато восточной Анатолии. С другой стороны, их потребность в защите нельзя было игнорировать: ведь они давали империи часть налогов, множество новобранцев и резервные пограничные войска. Кроме того, тактика патрулирования и перехвата столкнулась бы с элементарным фактом военного дела: никакая конница, надлежащим образом оснащённая для битвы, не смогла бы обогнать туркоман, которые по большей части ездили без шлемов, без кольчуг, щитов, мечей, палиц и копий, располагая лишь составным луком и кривой саблей (скимитар) или даже просто кинжалами – а это куда более лёгкая ноша, позволяющая ездить верхом гораздо быстрее.
Это уже было неоднократно доказано долгой чередой бесполезных стычек с легко ускользавшими от преследования всадниками-туркоманами, когда летом 1071 г. император Роман IV Диоген (1068–1071 гг.)
[377] собрал исключительно большую армию – по оценкам, в 40 000 человек, – чтобы пресечь зло в самом корне
[378]. Его целью было выдворить сельджуков из недавно захваченных ими крепостей в северо-восточной Анатолии, служивших базами для огузских набегов, а также для их более целенаправленных вторжений на территорию империи. Ни одна крепость сама по себе не могла быть достаточно сильна, чтобы выдержать натиск армии в 40 000 человек, так что Роман мог переходить от одной крепости к другой, чтобы разрушить сельджукскую инфраструктуру туркоманского терроризма, как мы выразились бы сегодня. Одна из таких крепостей называлась Манцикерт (ныне Малазгирт), к северу от озера Ван на крайнем востоке Турции. Она, как и полагалось, сдалась византийцам.
