– Я… я не знал, что…
– Ты не знал, потому что Норберт, Симона и Бьорн решили сохранить это в секрете. Они не хотели, чтобы ты еще больше страдал из-за потери сестры. Но теперь Лайла захотела отомстить Бьорну и сняла нас вместе. Он отстранил ее от тебя, а она отстраняет нас обоих от тебя.
От услышанного он лишился дара речи. В этот момент открывается дверь, заходят Бьорн, Норберт и возмущающаяся Лайла.
Увидев ее, я иду прямиком к ней и отвешиваю ей пощечину. Она пытается дать мне сдачи, но Бьорн сдерживает ее. Цежу сквозь зубы:
– Теперь посмотрим, у кого разрушится красивая жизнь.
Эрик наблюдает за нами с кровати. По его выражению лица невозможно понять, о чем он думает. Тогда Бьорн как отличный адвокат заставляет Лайлу говорить. Она старается уклониться от ответов, но, оказавшись прижатой к стенке, она, в конце концов, чуть ли не поет «Травиату»
[30]. Эрик с изумлением слушает ее. Когда та уходит вместе с Бьорном и Норбертом, он ругается. Он крайне растерян, зол и терзаем совестью.
Сгорая от желания обнять его, я шагаю вперед, но Эрик резко меня останавливает. Неужели это правда? Он не хочет, чтобы я была рядом. Сейчас бы лишь один его мимолетный взгляд, жест, хоть маленький знак любви! Но он даже не смотрит на меня.
Чертов упрямец!
Жду, жду, но время идет, и я теряю надежду.
В конце концов я не выдерживаю и говорю:
– Несколько дней назад, когда я узнала, что ты едешь в Лондон, и меня охватила ревность из-за того, что там будет Аманда, ты дал мне понять, что мне не стоит волноваться, потому что ты любишь только меня и желаешь только меня. Я поверила тебе и доверилась тебе. Теперь тебе остается только поверить нам и довериться мне.
Молчание…
Он молчит…
Он не смотрит на меня, и я, нервничая и почти плача, продолжаю, поставив на кон все:
– У меня на теле есть татуировка: «Ты только попроси». Я сделала ее ради тебя. Я ношу на пальце кольцо с надписью «Ты только попроси», которое подарил мне ты. – Он так и не поворачивается ко мне. – Я люблю тебя. Я обожаю тебя. Ты знаешь, что ради тебя я готова перевернуть мир с ног на голову. Но мы дошли до такой точки, когда ты не хочешь, чтобы я тебя обняла. И мне очень плохо оттого, что ты даже не хочешь на меня взглянуть, и теперь я пойду ва-банк и скажу тебе только одну фразу: ты только попроси – или дай мне уйти. – Мой голос срывается, и я, не глядя на него, добавляю: – Я ухожу. Оставляю тебя подумать. Если захочешь, чтобы я вернулась, потому что ты меня любишь и я тебе нужна, ты знаешь мой номер мобильного.
Беру сумочку, разворачиваюсь и, не оборачиваясь, выхожу из палаты.
Бьорн ждет меня в коридоре, сидя на одном из стульев. Увидев, в каком состоянии я вышла от Эрика, он поднимается и заключает меня в объятия.
Мне не хватает воздуха…
Мною овладевает тоска…
Я только что сказала мужчине, которого люблю больше жизни, чтобы он меня отпустил…
Из моих глаз опять градом льются слезы. Бьорн шепчет:
– Успокойся, Джудит.
– Не могу… Не могу…
Он кивает. Старается утихомирить меня. Когда ему это удается, я отчаянно шепчу:
– А его глаза? Ты видел его глаза?
– Да… – обеспокоенно отвечает он и, желая сменить тему, говорит: – Ну а на ноге у него всего лишь трещина. Мне только что это подтвердила одна из медсестер.
Я плачу от бессилия и, всхлипывая, рассказываю:
– Он… он… даже не разрешил себя обнять, не посмотрел даже на меня. Ничего не сказал.
Бьорн ругается, но затем уверяет меня:
– Эрик – не дурак, и он тебя любит.
Я отрицательно машу головой. А если он и вправду меня не любит?
Кажется, Бьорн читает мои мысли. Он обхватывает мое лицо руками и говорит:
– Он тебя любит. Я это знаю. Достаточно лишь увидеть, как он на тебя смотрит, чтобы понять: мой бестолковый друг не может без тебя жить.
– Он – мудак.
Мы оба улыбаемся, и Бьорн добавляет:
– Мудак, который безумно тебя любит. Если бы мне когда-нибудь встретить такую же сумасшедшую, ласковую и смешную девушку, как ты, которая заставит меня чувствовать то же, что чувствует Эрик.
– Бьорн, ты встретишь такую. Встретишь и потом будешь жаловаться на нее, как Эрик жалуется на меня. – Мы опять смеемся, и я тихо говорю: – Спасибо, что помог выяснить все с Лайлой.
Мой добрый друг кивает, и я спрашиваю:
– Где Норберт?
– Он уехал с племянницей. Ему нужно с ней побеседовать.
Я киваю. Бедняга, ему тоже досталось.
Наконец Бьорн крепко меня обнимает и говорит:
– Ну же, пойдем перекусим. Тебе это необходимо.
Я отказываюсь. Мне не хочется есть. Полностью разбитая, шепчу:
– Я хочу вернуться домой.
– Что ты сказала?
– Я хочу вернуться в Германию. Я сказала ему, пусть решает, что он хочет делать с нашими отношениями, и чтобы он мне позвонил. Но он не звонит, видишь?
– Ну что ты такое говоришь? – ворчит Бьорн. – Ты что, спятила? Как это ты уедешь?
Глотаю комок в горле – эмоции, которые так и стремятся наружу, и говорю:
– Бьорн, я сыграла ва-банк. Я сказала ему: «Ты только попроси – или дай мне уйти». Теперь осталось посмотреть, действительно ли он хочет, чтобы я осталась с ним. Но я не хочу на него давить. Хочу, чтобы он подумал и решил, чего именно он хочет.
Мой добрый друг пытается меня переубедить, уговаривает не уезжать и не оставлять Эрика, но я отказываюсь. Я устала, очень устала, мне плохо. Холодность и отказ моего мужа задели меня за самое сердце.
В конце концов Бьорн сдается. Мы садимся в лифт, спускаемся в вестибюль. Когда уже собираемся выйти из больницы, слышим крики и ругань.
Я оборачиваюсь, чтобы посмотреть, что происходит. Сердце замирает. Я немею, видя, как Эрик борется с медсестрами и выкрикивает:
– Джуд… подожди… Джуд!..
Мое сердце бешено колотится. Мы с Бьорном наблюдаем картину: в нескольких метрах от нас стоит Айсмен в своем самом разгневанном виде, одетый в смешную больничную рубашку, выкрикивает трехэтажные маты, пытаясь вырваться из рук двух медсестер, которые похожи на два двустворчатых шкафа.
Мои ноги словно приклеились к полу, я не могу пошевелиться. Бьорн говорит:
– Судя по тому, что я вижу, Эрик решил, чего он хочет.
