Я осторожненько надеваю халат и, словно кит, который вот-вот взорвется, спускаюсь по лестнице.
Увидев меня, Трусишка и Кальмар подбегают поприветствовать меня. Животные такие благодарные. Какой бы ни был час, они всегда готовы проявить к тебе свою любовь. Я балую и целую их столько, сколько они того заслуживают, а когда они этим насыщаются, то уходят спать, а я продолжаю свой путь на кухню.
Придя туда, открываю холодильник, смотрю на банки с мороженным и, остановив свой выбор на ванильном с орехами макадамии, хватаю банку за ручку, беру ложку и сажусь в кухне на стул, чтобы посмаковать им и тем временем полюбоваться ночной улицей.
С наслаждением поглощаю мороженое, оно потрясающее, как вдруг слышу:
– Дорогая, что с тобой?
От неожиданности я подскакиваю, но увидев, что это Эрик, шепчу, приложив руку к сердцу:
– Черт, как же ты меня напугал.
Он подходит ко мне и, наклоняясь, тревожно говорит:
– Малышка, ты в порядке?
Мы смотрим друг на друга, и наконец я отвечаю:
– Эти проклятые спазмы не дают мне спать. Но не волнуйся, не о чем беспокоиться.
Эрик кивает и ничего не говорит. Он святой. Садится напротив меня за стол и пытается меня подбодрить:
– Прелесть моя, осталось совсем немного. Через три недели наш ребенок будет уже с нами.
Киваю, но мне все равно страшно, я даже не хочу об этом думать. Скоро роды, и мною овладевает мучительное беспокойство.
– Дорогая, я тебя люблю, – шепчет он.
Я тоже его люблю и вместо ответа предлагаю ему ложку мороженого. Он принимает ее и, проглотив, робко произносит:
– Послушай, любимая, не сердись на то, что я сейчас скажу, но если ты и дальше будешь есть столько мороженого, то когда тебя будет взвешивать врач…
– Заткнись, – прерываю его я. – Хоть ты не начинай.
Несколько секунд мы молчим, и я продолжаю уминать мороженое. Я – машина. Закончив банку, встаю, выбрасываю ее в мусорное ведро, Эрик же, с нахмуренным видом и прикусывая себе язык, чтобы не высказать все, что думает, спрашивает:
– Довольна?
Киваю. И, вскинув голову, отвечаю:
– Очень-преочень.
После этого идем к себе в комнату и ложимся в кровать.
Поглощенный в свои мысли, каждый смотрит в свою сторону, и я вскоре засыпаю.
На следующий день, когда я просыпаюсь, уже совсем поздно. Одиннадцать часов дня.
Я встаю с кислым привкусом во рту и проклинаю тех, кто создал ванильное мороженое с орехами макадамии. Я сейчас очень неповоротливая и чувствую себя как в замедленной съемке. Я как раз чищу зубы, когда замечаю Эрика, одетого в темный костюм. Какой же он красивый! Он входит, чмокает меня в голову и говорит:
– Одевайся, поедем погуляем.
– Ты не едешь в офис?
– Нет. У меня на сегодня другие планы, – отвечает он.
Когда я одеваюсь, спускаюсь на кухню и выпиваю стакан молока. Меня убивает чувство тяжести и кислота во рту. Мы одни. Флин в школе, а где Симона с Норбертом, я понятия не имею. И не спрашиваю. Я до сих пор угнетена вчерашней беседой.
В машине никто из нас не решается заговорить. Мы также не включаем музыку. Эрик ведет автомобиль по мюнхенским улицам и вскоре останавливается на парковке.
Мы выходим и шагаем, держась за руки. Воздух идет мне на пользу, и я мало-помалу начинаю улыбаться.
Он молчит. Он впечатляюще выглядит в своем костюме, и я испытываю гордость, шагая с ним под руку. Вдруг, дойдя до угла одной улицы, я с изумлением смотрю на то, что передо мной, и говорю:
– Только не говори мне, что мы туда пойдем.
Эрик кивает и спрашивает:
– Это тот мост, где ты гуляла много месяцев назад, не так ли?
Раскрыв широко глаза, киваю.
Передо мною мост Кабелстег, увешанный сотнями замков влюбленных, и не могу поверить в то, о чем я подумала.
Переходим дорогу, и, когда мы начинаем идти по деревянным дощечкам моста, Эрик обнимает меня и шепчет:
– Припоминаю, как ты мне сказала, что тебе понравилось здесь гулять и ты видела здесь много замков влюбленных, ведь так?
Я киваю… Если мы сейчас повесим то, о чем я думаю, то я его зацелую до смерти прямо здесь, на этом месте!
Он остается серьезным, но меня не обманешь, у него приподняты уголки губ, и я спрашиваю:
– Мы и вправду повесим замок?
К своему изумлению, вижу, как Эрик достает красно-синий замок, на котором написаны наши имена, и, показывая его мне, спрашивает:
– Куда ты хочешь, чтобы мы его повесили?
Прикладываю руку ко рту. Я растрогана. У меня опять сжимается матка. Я жутко себя чувствую. Он меняется в лице и умоляет меня:
– Нет… нет… нет… не плачь, дорогая, только не сейчас.
Но у моих глаз открываются шлюзовые ворота, и я безутешно рыдаю. Прохожие смотрят на нас, и Эрик отводит меня к одной из лавочек и усаживает на нее. Он тут же вынимает из кармана платок и, вытирая мне слезы, ласково шепчет:
– Эй… малышка, почему ты сейчас плачешь? Тебе не нравится идея повесить наш замочек?
Я пытаюсь заговорить, но из меня вырываются одни всхлипывания.
Эрик обнимает меня. Я прижимаюсь к нему и, когда успокаиваюсь, шепчу:
– Прости меня, Эрик… прости.
– За что, любимая?
– За то, что я так плохо с тобой обращалась в последнее время.
Он улыбается. Я его обожаю. И он ласково мурлычет:
– Любовь моя, это не по твоей вине. Это все гормоны.
От этих слов я опять начинаю плакать и между всхлипываниями, словно глупышка, отвечаю:
– Это все гормоны, и я… я очень виновата. В последнее время я так злилась, что…
– Солнце мое, ничего страшного. Ты напугана. И я это понимаю. Я разговаривал с врачом и…
– Ты разговаривал с врачом?
Эрик кивает и с осторожностью отвечает:
– Мне нужно было с кем-то поговорить, иначе, малышка, я тоже сошел бы с ума. Я общался с Андресом, и он сказал, что с Фридой было то же самое, когда она была беременна Гленом. И поэтому я попросил встретиться с твоим гинекологом. Она меня приняла сегодня утром и рассказала, что у некоторых женщин во время беременности сексуальное желание возрастает выше нормы. Она объяснила, что, чтобы перенести период беременности, твой организм вливает в кровь огромное количество прогестерона и эстрогена, результатом чего и является такая ненасытность.
– И ты сам спросил ее об этом?
Эрик улыбается и отвечает:
