– Однажды у меня была великая любовь…
Тут Оливия наконец-то открыла глаза и внимательно посмотрела на собеседницу. «А может, именно в этом причина ее любопытства?» – промелькнуло у нее.
– Что же у вас случилось? – спросила она.
– Не знаю. Однажды он просто исчез. – Модистка щелкнула пальцами. – Исчез – и все. А я так и не вышла замуж.
– О, Лилетт… Так жаль… – Оливия снова вздохнула.
– Merci, мисс Эверси. Вы очень добры. – И они снова помолчали.
– Может быть, однажды для вас все изменится. Ведь вы еще так молоды… – отважилась заметить Оливия.
– Возможно. – Француженка пожала плечами. – Но мое сердце… Похоже, оно не способно видеть кого-то другого.
«О господи! – воскликнула про себя Оливия. – Интересно, во что бы превратилась моя жизнь, если бы я осмелилась в кругу своих близких заявить: «Мое сердце, похоже, не способно видеть кого-то другого»?
Нет-нет, ей нельзя об этом думать! И вообще: со всеми этими глупостями – покончено! Она решила так еще в тот момент, когда ее кузен, священник Адам Силвейн, передал ей миниатюру, которую она когда-то подарила Лайону. Кузен сказал, что не имеет права открыть ей, как она попала в его руки, но было ясно: Лайон каким-то образом утратил ее, хотя когда-то поклялся никогда с ней не расставаться. И это происшествие рассеяло чары. Она решила тогда, что нужно продолжать жить. А жить для любой женщины – значит выйти замуж и завести собственную семью.
– Как жаль, что вы потеряли любимого… – пробормотала Оливия.
– Ничего, я сильная женщина, – тихо проговорила француженка.
– Скажите, мадемуазель Лилетт, а вы… – Оливия в смущении умолкла.
– Да-да, я слушаю вас, мисс Эверси.
Оливии страшно было задавать этот вопрос: она немного боялась ответа, – однако в конце концов решилась и тихо произнесла:
– Скажите, как вы… Как вам удалось справиться? Ну, когда вы узнали, что он исчез…
Мадемуазель Лилетт довольно долго молчала, но потом все же ответила:
– Видите ли, у меня были собственные интересы и устремления. Ведь если ты пылкая увлеченная женщина, то всегда найдешь, чем заняться и о ком позаботиться, потому что не можешь ничего с собой поделать. Вы такая же, верно? В силу своего характера мы с вами и продолжаем жить.
Оливия не знала, что на это сказать. Ей потребовалось все ее мужество, чтобы даже задать такой вопрос, и теперь она словно лишилась дара речи.
– Ведь ваше сердце уже исцелилось, non, мисс Эверси? А эта песня – просто глупый вздор, и вы не должны из-за нее волноваться. Вы будете счастливы, мисс Эверси, вот увидите. Вы выходите замуж за прекрасного человека.
Оливия со вздохом пожала плечами.
– Да, наверное, – кивнула она. – Он очень благородный человек.
– И вам необыкновенно повезло, мисс Эверси.
Оливия снова кивнула.
– Да, без сомнения.
– Кроме того… Ведь только великих женщин воспевают в песнях, не правда ли?
– Вот в этом, боюсь, наши мнения расходятся. – Оливия насмешливо хмыкнула. – Больше всего на свете мне хотелось бы хоть ненадолго забыть обо всех этих песнях, пари, гравюрах… и тому подобном. Они преследуют меня повсюду, куда бы я ни пошла. Если бы только я могла сбежать отсюда на неделю или две, чтобы перевести дух… Ох, тогда бы я могла венчаться со свежей головой.
– Может, вам поехать к себе в поместье?
– Лучше всего – в другую страну, – с усмешкой ответила Оливия. – Ведь я и так живу в провинции. Мой дом – в Пеннироял-Грин, в Суссексе. Что же касается Лондона и его окрестностей… Ох, здесь ужасно! И знаете, в последнее время я стала очень вздорной и сварливой из-за нервов…
Оливия все еще продолжала говорить, когда вдруг осознала, что мадемуазель Лилетт уже некоторое время стоит рядом с ней.
– Мисс Эверси…
– Да-да, я слушаю.
– Мы закончили, – сказала модистка и с торжественным видом развернула Оливию и подвела к зеркалу.
Оливия на мгновение затаила дыхание. Ее подвенечное платье было шедевром изящества и простоты. Короткие пышные рукава – с небольшими сборками и отделанные серебряным кружевом – походили на изящные сказочные колокольчики, шлейф струился позади подобно утреннему туману, а по вырезу декольте, подолу и талии пробегала поблескивающая серебряная лента. Подол же, прихваченный в некоторых местах маленькими петельками из серебряной ленты, был расшит бисером. Наряд дополняли белые лайковые перчатки.
Оливия с трудом узнала девушку, смотревшую на нее из зеркала, и, судорожно сглотнув, в растерянности пробормотала:
– Будь я мужчиной, определенно женилась бы на такой…
Мадемуазель Лилетт улыбнулась.
– Вы прекрасны, мисс Эверси. Полагаю, это все, что от вас сейчас требуется.
– Да, наверное, – согласилась Оливия. И тут же подумала о Ланздауне – о том, как изменится его лицо, когда он увидит ее в этом платье. Возможно, она сделает его счастливым. Что ж, если так, это будет замечательно. И тогда, может быть, настанет день, когда она тоже станет счастливой.
Энни, Дженни, Патрик, Мейв, Джорди, Кристофер, Майкл и Малышка, у которой, вероятно, также имелось имя, но пока что она была совсем маленькой девочкой, поэтому ей предстояло зваться Малышкой до тех пор, пока не родится очередной ребенок (а это, учитывая то обстоятельство, что речь шла о Даффи, было неотвратимо). Лайон наизусть знал все эти имена и все их маленькие драмы, знал лучше, чем потолок в своей спальне, который теперь тщательно изучал по ночам.
Уже почти три месяца Лайон виделся с Оливией всего лишь раз в неделю около двух часов, если, конечно, не считать церкви, где он не осмеливался на нее даже смотреть (не говоря уже о том, чтобы поговорить). Он больше не выдумывал отговорок – просто исчезал из дома каждый вторник в одно и то же время. Он не пытался быть убедительным, но ухитрялся избегать отца – единственного человека, которого ему действительно требовалось убеждать.
Теперь Лайон знал, что апельсиновый джем нравится ей больше, чем ежевичный, что она предпочитает кофе, а чай если и пьет, то очень крепкий. И оба напитка пьет без сахара – как и он. Кроме того, завтракать она предпочитает в кухне, а не в столовой (потому что ей нравилось наблюдать восход солнца именно из кухонного окна). И еще ей очень хотелось заполучить расшитые золотом белые лайковые перчатки, выставленные в витрине галантерейной лавки Постлуэйта.
Когда ей было девять лет, у нее был котенок, который умер и которого она никогда не забудет. И она очень беспокоилась за своего брата Чейза, который в последнее время что-то притих. И беспокоилась за Колина, который бурно ухаживал за мисс Луизой Портер. А ее любимые цветы – красные маки. Более того, Лайону стало известно, что она назвала Эдгаром огромный остролист, росший под окном ее спальни (якобы это имя очень ему подходило). И, конечно же, ее героями являлись пламенные борцы против рабства и за права бедных – миссис Ханна Мор, Захария Маколей
[18] и мистер Уильям Уилберфорс (а миссис Снид – это уж само собой).
