Лайон бесконечно восхищался этой девушкой. Впервые в жизни у него возникло чувство, что ему… следовало бы иметь какие-нибудь заслуги. Иногда же, когда они прогуливались вместе, ему казалось, будто он, с трудом балансируя, идет по узкому канату, а если вдруг сорвется – сразу же лишится ее расположения. Но врожденная уверенность в себе всегда помогала ему приободриться. Ведь было совершенно ясно: она разделяет его чувства.
Их беседы – приятные и оживленные – становились все более откровенными, и казалось, что они стали людьми духовно близкими – то есть по-настоящему близкими.
Увы, не хватало одного – физической близости, и с каждым днем Лайон чувствовал это все острее. Даже такая мелочь, как соприкосновение их рук, представлялась ему необычайно эротичной. А изгиб ее локтя… А эта чудесная ложбинка между грудями… О, при одной только мысли об этом у него кружилась голова, потому что он сразу же представлял ее обнаженной. И еще она очень изящно покачивала бедрами при ходьбе. Когда же они останавливались и поворачивались друг к другу лицом, то пространство между ними, казалось, раскалялось и вибрировало, и было даже странно, что они просто стояли рядом и почему-то не сливались в страстных объятиях.
А ночами он лежал без сна и страдал.
Подобное всепоглощающее желание было совершенно новым для него. Прежде ему доводилось испытывать влечение, которое могла утолить какая-нибудь светская вдовушка. И, безусловно, он знал, как удовлетворить самому себя в постели. Теперь же им как будто овладело наваждение, и он не мог воспользоваться ни одним из этих способов, потому что все это было слишком далеко от того, чего он действительно хотел. С таким же успехом можно было бы есть древесные стружки просто потому, что под рукой не оказалось ничего съестного.
Мучительное возбуждение привело его как-то вечером в «Свинью и чертополох», где он посмотрел, как Джонатан играл в дротики, а потом даже принялся вяло флиртовать с очаровательной учительницей из академии мисс Мариетты Эндикотт – учительница иногда ужинала в пабе. Это его слегка отвлекло, но не облегчило страданий. Ведь Лайон не был распутником. А порядочный человек не соблазняет благовоспитанных юных леди, в особенности – своих соседок. А уж если эта соседка – одна из Эверси, а мужчина – Редмонд… В таком случае даже обычный поцелуй был бы равнозначен заявлению о серьезных намерениях.
Однако напряжение, которое он испытывал, находясь рядом с Оливией, временами становилось совершенно невыносимым и граничило с пыткой.
Однажды утром Лайон стремительно мчался верхом после очередной бессонной ночи. Придержав коня, он вдруг остановился перед лавкой Постлуэйта и уставился на витрину. Затем спешился и, немного помедлив, отворил дверь. Колокольчики над дверью весело звякнули, но сегодня утром звон этот показался ему пронзительным и больно резанул по нервам.
– Мистер Редмонд? Доброе утро! – воскликнул Постлуэйт и поклонился. – Что привело вас в мое скромное заведение?
– Доброе утро, мистер Постлуэйт. Я хочу купить белые лайковые перчатки, выставленные в вашей витрине. Те, что расшиты золотом, – добавил Лайон поспешно.
– Подарок прекрасной леди, мистер Редмонд? – с лукавой улыбкой осведомился мистер Постлуэйт.
Лайон ничего не ответил. Его нервы были напряжены до предела, и он хотел, чтобы общение с лавочником как можно быстрее закончилось.
Постлуэйт молча достал с витрины перчатки, а когда протянул их Лайону, над дверью снова звякнули колокольчики.
Лайон обернулся – и замер. В дверях стоял его брат Джонатан и таращился на него с таким же изумлением.
Несколько секунд царило тягостное молчание. Наконец Джонатан тихо проговорил:
– Я увидел твоего Бенедикта, привязанного снаружи, вот и зашел…
Лайон откашлялся… и вдруг понял, что не знает, как ответить на вопрос, написанный на лице брата. А Джонатан, кивнув на перчатки, так же тихо добавил:
– Не беспокойся, я никому ничего не скажу.
Лайон молча пожал плечами.
– Я сейчас же заверну для вас эти перчатки, мистер Редмонд, – осторожно вмешался хозяин лавки.
– Благодарю вас, – сухо ответил Лайон, все еще глядя в упор на брата.
– Скажите, мистер Редмонд-младший, – оживился лавочник, – а вы тоже что-то ищете?
– Благодарю вас, мистер Постлуэйт. Я всего лишь искал брата. Отец хочет немедленно переговорить с тобой, Лайон. Возможно – насчет Лондона…
Ей нравилось, как он говорил о своей семье. Нравилась теплота, появлявшаяся в его голосе, когда он упоминал о своей сестре Вайолет (примерно того же возраста, что и Оливия, она доставляла родным массу хлопот). И ее восхищала его горячая привязанность к брату Джонатану – тот был еще совсем зеленым юнцом, но очень походил на Лайона, поэтому можно было не сомневаться: со временем он разобьет немало женских сердец. Кроме того, она знала, что кличка коня Лайона Бенедикт, и знала, что Лайон, будучи мальчишкой, спас и вырастил птенчика-воробья. А его любимый цвет – синий, как ее и его глаза. И еще он три года подряд завоевывал главный приз Суссекса за меткую стрельбу, а также выиграл с полдюжины состязаний по фехтованию в школе. И он левша. Кроме имени Лайон, у него имелось еще два – Артур и Джеймс; Оливия узнала об этом, когда он однажды дал ей свой носовой платок, чтобы стереть каплю джема с губ. Она тогда погладила пальцами вышитые на платке инициалы – словно хотела запечатлеть их в сердце.
И еще она узнала, что он любил ячменные лепешки и очень крепкий кофе без сахара (такой же, как и она). И любил читать, расположившись в дальнем от камина кресле в гостиной, потому что оттуда можно было увидеть ковш Большой Медведицы в ясную ночь. Мальчишкой он как-то раз – случайно, конечно же, – отстрелил ступню у статуи Меркурия в отцовском саду. И он чуть ли не с детства постоянно читал и перечитывал Марка Аврелия, а иногда, по ее просьбе, читал некоторые отрывки из него, когда они гуляли. Знала она и любимую его цитату: «Примите то, к чему обязывает вас судьба, и любите людей, с которыми судьба вас сводит, но делайте это от всего сердца». Ох как ей нравилось это высказывание! «Любите людей, с которыми судьба вас сводит, но делайте это от всего сердца». И ей очень понравилась недолгая пауза, которая возникла после того, как он прочел ей эти строки: она-то знала, что он думал в этот момент о ней и хотел, чтобы она это узнала.
Он отличался острым умом и охотно пускался в споры, из которых по большей части выходил победителем, и это ей, как ни странно, тоже нравилось, хотя она и привыкла считать себя умнее многих, если не всех, а он, конечно же, не собирался уступать ей. Но тем не менее он искренне радовался, когда победительницей в споре выходила она.
И Оливия уже привыкла к тому, что каждая новая подробность, которую она узнавала о нем, была подобна сверкающей драгоценности, и ее, эту драгоценность, хотелось рассматривать со всех сторон, тщательно изучая каждую грань. И, конечно же, ей ужасно хотелось крепко обнять его, прижаться к нему, вдохнуть его запах… Иногда же, когда он рассказывал ей что-нибудь, у нее неожиданно перехватывало горло и она утрачивала дар речи из-за переизбытка внезапно нахлынувших чувств. И тогда он тоже умолкал. Оливия прекрасно знала: такое его молчание – знак признания, и если она сама сгорала от страсти, то можно было только вообразить, какое мощное пламя пожирало его. Ведь он, бесспорно, более сведущ в подобных делах, чем она.
