Прежде чем переступить порог хибарки Даффи, Оливия сделала глубокий вдох, стараясь набрать в грудь побольше воздуха. Наверное, точно так же вели себя ловцы жемчуга, когда готовились нырнуть в темные глубины моря. Ее единственная обязанность состояла в том, чтобы с благожелательной улыбкой оставить продукты и поскорее уйти – родители дали ей разрешение только на это, – но Оливия никак не могла этим ограничиться. Ведь семейство Даффи вовсе не цыплята на скотном дворе, которых надо лишь покормить, не более того. Она просто не понимала, как человек, у которого имелись сердце и совесть, мог бы заглянуть в дом Даффи, посмотреть в лицо хозяйке – и не предложить никакую помощь. А дети этих несчастных… Как ни странно, Оливия всех их полюбила. Некоторые из них были шумными и дерзкими, другие же – сущими ангелочками, но для нее все они были бедными малышами, по воле судьбы лишенными детства. Эти дети становились няньками и уборщиками с того момента, как начинали ходить.
Оливия старалась похвалить всех детей и с каждым старалась хоть немного поговорить. Ей хотелось, чтобы они поняли: для нее они – самостоятельные личности, а не множество голодных разинутых ртов. Она была твердо уверена: каждый из них имел те же права, что и все остальные дети. Но, увы, усилия ее были жалкой каплей в безбрежном океане нищеты…
Переступив порог убогого жилища, Оливия поставила корзину с продуктами на грязный выщербленный стол, а затем раздвинула занавески и распахнула окно, чтобы хоть немного проветрить душную комнату. Осмотревшись, она невольно вздохнула – мокрое белье, висевшее у очага, похоже, уже покрылось пятнами плесени. Миссис Даффи тотчас же принялась его снимать, а дети толпились вокруг матери.
– Сегодня у нас ячменные лепешки, – с приветливой улыбкой сказала Оливия.
– Спасибо вам, мисс Эверси, – поблагодарила хозяйка, заправив за ухо выбившуюся из узла на затылке прядь. Эта женщина давно уже утратила остатки гордости и теперь была рада любой помощи.
«Неужели мистер Даффи когда-то смотрел на нее с восхищением? – подумала Оливия. – Неужели сердце этой женщины когда-то радостно подпрыгивало в груди при виде мистера Даффи?»
Тихо вздохнув, Оливия сказала:
– Давайте я подержу малышку, пока вы покормите остальных.
Миссис Даффи молча кивнула и отдала ей ребенка, хорошенькую малышку, еще совсем недавно весело смеявшуюся, а теперь, увы, вялую и апатичную. Было очевидно, что ей нездоровилось – как и на прошлой неделе.
У Оливии болезненно сжалось сердце, когда она взглянула на девчушку. Но как помочь бедняжке, как исправить положение?
– О, моя дорогая… – проворковала она, когда девочка беспокойно заерзала у нее на руках. – Может, следует показать ее доктору?
– Конечно, ей нужен доктор. – Женщина улыбнулась с такой обреченностью, что Оливии сделалось не по себе. Она ужасно смутилась, только сейчас сообразив, что у Даффи не было денег на доктора. А также – на каменное надгробие. И если малышка умрет, то скорее всего будет зарыта под деревянным крестом где-нибудь за домом.
«А у миссис Даффи все останется по-старому», – подумала Оливия со вздохом.
– Я навещу вас в следующий вторник, – прошептала она. И, поцеловав младенца в лобик, протянула его матери.
Миссис Даффи взяла ребенка так же молча, как и отдавала; в данный момент эта малышка была для нее тяжкой обузой.
Оливия же, едва сдерживая слезы, схватила свою корзину и покинула дом. Теперь-то она поняла, что Лайон был единственной радостью в ее жизни – великим счастьем, дарованным судьбой, – а все остальное: и газеты, и отец, и даже леди Арабелла, – не имело совершенно никакого значения. Значение имели только мгновения, которые она провела с ним.
Ей безумно хотелось увидеть его хотя бы еще раз просто для того, чтобы сказать, как она ему благодарна.
Глава 10
Лайон вернулся в Пеннироял-Грин во вторник, в три часа дня – к двум не успел. Увы, он не мог замедлить бег времени, хотя конь у него был очень резвым, а дороги – хорошими. И он почти бежал от конюшни до заветного вяза, куда сразу же направился, весь в поту и в пыли после дальней дороги.
Он довольно долго стоял возле буквы «О», которую не решился превратить своим ножом в «Оливия». Да этого и не требовалось – ее имя и так навеки запечатлелось в его сердце. И если ему повезет, то он сумеет перехватить ее на обратном пути от дома Даффи. Если же нет – придется что-нибудь придумать, что-нибудь предпринять…
Когда же знакомая фигурка появилась в поле его зрения, Лайон закрыл глаза и мысленно произнес благодарственную молитву. Открыв глаза, он выступил из-под дерева, но Оливия, казалось, не видела его. Она брела по дороге, опустив голову и глядя себе под ноги. Не смотрела ни на небо, ни на окружавший ее пейзаж, как бывало прежде.
У Лайона болезненно сжалось сердце. С ней явно было что-то не так, что-то ужасно ее угнетало. Тут она наконец-то заметила его и резко остановилась, прижав ладонь к сердцу.
Некоторое время оба молчали. Но выражение ее лица было слишком красноречиво. И Лайон был уверен, что искренняя радость, которую он видел в ее глазах, являлась отражением того, что было написано на его лице.
– Я думала, вы собирались уехать на месяц, – сказала она наконец.
– Я нашел предлог вернуться домой, – ответил он.
– Я думала, вам хотелось подольше побыть в Лондоне.
– Я хочу только одного – находиться рядом с вами.
У нее перехватило дыхание, когда он произнес эти слова. И она стала медленно к нему приближаться. Наконец, остановившись в шаге от него, Оливия опустила корзину на землю. И снова на какое-то время воцарилось неловкое молчание.
Лайон уже собрался заговорить, но Оливия, опередив его, тихо спросила:
– Вы виделись с ней?
– Если вы имеете в виду леди Арабеллу, то да, виделся, даже танцевал с ней, а также катался верхом по Роттен-Роу.
Она промолчала, а он добавил:
– Но я думал о вас каждую минуту каждого дня, Лив. Вы мерещились мне повсюду – в листве деревьев, в облаках, в лицах женщин, проходивших мимо, и даже в моей тарелке с ростбифом…
Она внимательно посмотрела ему в глаза. Но и на сей раз промолчала. А он вновь заговорил:
– Арабелла ничего для меня не значит. Рядом с ней я чувствовал себя узником Ньюгейтской тюрьмы. Я ставил черточки углем на стене своей спальни, отмечая каждый день моего пребывания там.
Она едва заметно улыбнулась и прошептала:
– Неужели?
Он тоже улыбнулся и кивнул.
– Да, именно так. И я даже написал поэму под названием: «Оливии, не принявшей от меня перчатки».
Теперь она улыбнулась по-настоящему, а он с решительным видом проговорил:
– Оливия, я понял, что вы – единственная в мире женщина, которая мне интересна.
