– Но корабль… движется, – в растерянности пробормотала Оливия.
– Да, именно так, – кивнул Лайон.
– Корабль движется и… удаляется от пристани…
Лайон снова кивнул, затем взглянул на небо – так обычно смотрят на часы, чтобы узнать время. Потом он внимательно посмотрел на паруса, после чего подал какой-то знак матросу.
– Ты уходишь в море вместе со мной на борту? – спросила Оливия.
– Да, – последовал ответ.
– Но я… ты… – Она в ужасе уставилась на Лайона.
А тот смотрел на нее с едва заметной усмешкой – так смотрят на несмышленого ребенка, к которому следует проявлять снисходительность.
– Но ты не можешь… Боже мой, Лайон, ты не можешь…
– Что не могу? Уплыть вместе с тобой? Конечно же, могу.
Оливия на несколько секунд утратила дар речи. Потом, наконец, спросила:
– Ты меня похищаешь? Будешь удерживать ради выкупа?
Он хмыкнул, однако промолчал. Оливия же заявила, поскольку они находились еще не очень далеко от порта:
– Я буду кричать, ясно?!
– А я бы не стал, – усмехнулся Лайон.
И эти его слова прозвучали так зловеще, что сразу же стало ясно: кричать действительно не стоит.
Оливия осмотрелась. Все эти ужасные мужчины на палубе… наверняка отъявленные головорезы. И подчиняются Лайону. Эта женщина – тоже. Дигби, прежде известная как мадемуазель Лилетт. Проклятая предательница!
Оливия в ярости уставилась на Лайона и выкрикнула ему в лицо:
– Только безумец отважится похищать людей!
Наверное, не следовало говорить такие слова безумцу… но ведь Лайон вовсе не походил на безумца… Более того: казался вполне здравомыслящим человеком.
– Позволь напомнить, что тебя вежливо пригласили и ты поднялась на борт этого корабля добровольно, – проговорил Лайон.
– Но я подумать не могла, что ты… Ты не сказал, что собираешься…
– Обычно ты соображала гораздо быстрее, Оливия. Наверное, ты много общалась с тугодумами в последнее время.
– Почему ты не сказал, что корабль выйдет в море?
– Забавно, не правда ли?.. Видишь ли, иногда то, о чем мы умалчиваем, оказывается намного важнее того, что мы говорим, – заявил Лайон, пристально глядя ей в глаза (точно так же он смотрел на нее пять лет назад, в ту грозовую ночь в Пеннироял-Грин). – Но не беспокойся: ты вернешься в Лондон целой и невредимой через несколько недель. И никто не узнает, где ты была, – добавил он вполголоса.
Оливия закрыла лицо ладонями, но тут же, опустив руки, пробормотала:
– О господи, даже не верится… – И принялась нервно расхаживать вдоль борта.
Лайон внимательно наблюдал за ней, и если бы она вдруг надумала прыгнуть за борт, то без труда бы ее удержал. Пожалуй, он мог бы без особых усилий поднять ее одной рукой за ворот платья.
Эта мысль странным образом встревожила и разозлила его. Оливия очень похудела за прошедшие годы, и теперь походила на хрупкую фарфоровую статуэтку, подобную тем, что престарелые кумушки выставляют на каминную полку.
Наконец она перестала метаться вдоль борта и повернулась к нему – все такая же прекрасная, даже после всех этих лет… Лайон сделал над собой усилие, пытаясь противостоять ее красоте – или чему-то неуловимому, возможно, присущему ей от природы и неизменно вызывавшему у него неистовое желание.
– Ты совсем потерял разум! – закричала Оливия. – Ты просто… ты… ты… – Она умолкла, задыхаясь от ярости.
– Тебе следовало бы поинтересоваться, как меня теперь называть. Ведь ты же не знаешь, кто я теперь, вернее – кем я стал. И если я сумасшедший, то могу делать все, что мне вздумается, не так ли? В конце-то концов, я просто привык получать все, что хочу.
– Только попробуй «получить» что-нибудь от меня – и можешь остаться без глаза.
– Не льсти себе, Оливия. Я хочу только одного – справедливости.
В следующее мгновение их взгляды встретились, и он увидел промелькнувшее в ее глазах чувство вины тоже. Да, она определенно поняла, что он имел в виду. Поняла, потому что была все той же Оливией, необычайно сообразительной и всегда отличавшейся обостренным чувством справедливости.
Ему никогда не требовалось объяснять ей что-либо, она и так все прекрасно понимала, и казалось, что рядом с ней весь окружающий мир приобретал какой-то особый смысл…
Тут Оливия в задумчивости прикусила губу, и он тотчас же вспомнил, как когда-то осторожно покусывал эту губу, в то время как ее пальцы зарывались ему в волосы…
Крик чайки внезапно разорвал тишину, и Лайон вернулся в настоящее – корабль все дальше уходил от берега, направляясь в открытое море.
– Всего две недели, Оливия, – тихо сказал Лайон.
Она тяжело вздохнула.
– Но как же ты… Как тебе только… Что ты…
– Позже, – перебил он ее, резко вскинув руку.
– Но ты ведь спланировал все это, не так ли?!
– Да, конечно, – кивнул он с невозмутимым видом.
Оливия снова вздохнула и поплотнее закуталась в меховую накидку. Заметив это, Лайон снял сюртук и набросил ей на плечи. «Как когда-то… – подумала Оливия. – Выходит, в нем кое-что осталось от прежнего Лайона».
Стоя у поручней – но не слишком близко друг к другу, – они наблюдали, как берега Англии удалялись от них. Уже не слышен был шум плимутского порта, и вскоре, когда берег исчезнет вдали, они останутся наедине с морем, солнцем и ветром…
Какое облегчение испытывал он когда-то, удаляясь от суши – удаляясь в поисках того, чему не было названия. Море не раз могло убить его, и оно, несомненно пыталось покончить с ним; более того, оно все еще имело шанс одержать победу, но он знал, что уже покорил его, и испытывал от этого огромное удовлетворение. Увы, только его, море, он и сумел подчинить себе – все остальное в этом мире не подчинялось его приказам.
– Оливия… – резко произнес он, нарушив молчание.
Она тотчас повернулась на его голос.
– Да, слушаю.
– Почему ты выходишь замуж за Ланздауна?
Она ответила не сразу – сначала долго смотрела на море. На горизонте пламенел рассвет, расцвечивавший небо алыми полосами, и в лучах восходящего солнца кожа ее приобрела золотистый оттенок, а темные волосы казались чуть рыжеватыми.
– Ты хочешь спросить, почему я решилась выйти замуж, а не предпочла зачахнуть, вспоминая о тебе? – проговорила, наконец, Оливия с горечью в голосе.
– Значит, ты чахла и тосковала без меня? – тихо спросил Лайон.
– Я этого не говорила, – возразила Оливия. – Я сказала только о воспоминаниях… – Она упорно смотрела на море.
– Но у меня сложилось впечатление…
