– Нет, Лайон, – перебила Оливия. И вдруг заговорила совершенно несвойственным ей тоном – так обычно говорят с глуповатыми школьниками. – Я не тосковала и вовсе не чахла, потому что я не растение, а ты не солнце. Жизнь продолжалась и в твое отсутствие.
– Но была ли эта жизнь яркой, полной света и радости? – спросил Лайон. Он вдруг заметил, что Оливия украдкой бросила на него взгляд. И глаза ее при этом вспыхнули – словно ей вспомнилось то, что было у них когда-то… Но она почти сразу же отвела взгляд. – Ах, ты, конечно, до безумия влюблена в Ланздауна! Только поэтому и выходишь за него замуж?
Оливия промолчала, и он с язвительной усмешкой проговорил:
– Ах, значит, ложь по-прежнему нелегко слетает с твоего языка? Хоть в этом ты не слишком изменилась… – добавил Лайон намеренно, решив, что Оливия непременно пожелает выяснить, в чем же, на его взгляд, она все-таки изменилась.
Она довольно долго молчала, наконец в раздражении проговорила:
– Я уже не в том возрасте, чтобы предаваться безумствам и страстям.
Но это был не ответ, и Лайон, снова усмехнувшись, спросил:
– Да неужели? Нет, Оливия, я знаю, что ты привыкла жить страстями.
Он положил ладонь на поручень рядом с ее рукой, и теперь они оба смотрели на море, на все увеличивавшееся водное пространство, отделявшее их от берегов Англии.
Помолчав с минуту, Лайон вновь заговорил:
– Все твои чувства окрашены страстью. Ты страстно веришь всему. Ты страстная спорщица. С тобой мне вечно приходилось быть начеку, чтобы, не дай бог, не задеть тебя и не обидеть.
Оливия тотчас повернулась к нему, и лицо ее осветилось восторженной улыбкой, превратившей ее в прежнюю Оливию, ту самую, которую он знал когда-то. Так она обычно смотрела на него, когда они гуляли.
Но прежняя Оливия почти сразу же исчезла. А нынешняя снова отвернулась.
– И ты так целовалась, Лив… О боже, ты целовалась так страстно… Или ты уже забыла об этом? А может, эти поцелуи всего лишь плод моего воображения?
И тут лицо ее вспыхнуло жарким румянцем. Она медленно подняла руку и прижала ладонь к щеке – словно пыталась унять сжигавший ее жар. Затем уронила руку. Но по-прежнему не смотрела на него.
Лайон отвернулся, и они опять молча смотрели на волны, золотившиеся в лучах восходящего солнца. Тишину нарушали лишь всплески воды за бортом, скрип корабля, потрескивание снастей – знакомые звуки, которые он давно уже полюбил.
– Он тебя целовал? – спросил Лайон неожиданно.
– Ты не имеешь права об этом спрашивать.
– К чему пустословие и увертки, Оливия? – проговорил он с раздражением в голосе. – Увертки лишь нагоняют скуку, и ты это знаешь. Так целовал он тебя? Да или нет?
– Да. Разумеется.
Разумеется?.. Лайон пристально посмотрел на нее. И он чувствовал, что даже сейчас жгучая ревность растекалась по его жилам.
Но, конечно же, Оливия была права. Он не имел никакого права ее ревновать. Но, с другой стороны, если так рассуждать, то выходит, что он не имел права вдыхать воздух, которым дышал, а его сердце не имело права биться…
А Оливия теперь внимательно наблюдала за ним – наверное, знала, как больно ранили его ее слова. Да-да, знала! Потому что в глазах ее блеснуло торжество.
– Он был воплощением твоей мечты? – произнес Лайон угрожающе вкрадчивым тоном. – Я про его поцелуй…
Глаза Оливии вспыхнули гневом, но она промолчала, а Лайон тем временем продолжал:
– Что же ты почувствовала, Оливия, когда он поцеловал тебя? Может, подумала, что все поцелуи – одинаковые? Или решила, что мои поцелуи были совершенно обычными, ничего не значившими? Ты дрожала, когда он целовал тебя? Ведь, насколько я помню, когда тебя целовал я, ты дрожала. Казалось, будто волны удовольствия прокатывались по твоему телу. Я очень хорошо ощущал эту дрожь, когда ладонь моя прижималась к твоей спине.
– Прекрати! – произнесла она тихим сдавленным голосом, полным ярости.
– И я прекрасно помню тот слабый стон, который сорвался с твоих губ, когда я поцеловал тебя в первый раз. Стон, полный изумления, страстного желания и радости. Той ночью я лежал в постели без сна, снова и снова вызывая в памяти этот божественный звук. Я думал, что готов умереть за счастье услышать его вновь. Мне казалось, что я наконец понял, для чего был рожден: чтобы целовать тебя и слышать твои стоны. И чтобы знать, что они, эти стоны, лишь прелюдия к еще большему наслаждению для нас обоих.
– Прекрати, – повторила Оливия, тяжело дыша. Лихорадочный румянец вновь заполыхал на ее щеках.
Но Лайон неумолимо продолжал:
– Целовать тебя… Знаешь, я внезапно понял, как, должно быть, чувствует себя ракета для фейерверка. Сначала тьма – а затем стремительный взлет и ослепительное сияние. Вот оно, различие между жизнью и тусклым существованием.
– Прекрати.
– Ты чувствовала что-нибудь подобное с Ланздауном, Оливия, когда он целовал тебя?
– Прекрати! – Этот пронзительный возглас эхом прокатился по палубе. – Прекрати, прекрати, прекрати!
Морские птицы, испуганные криками Оливии, вспорхнули со своих мест. И Лайон вдруг устыдился своих слов. Шумно выдохнув, он снова повернулся к воде, совершенно опустошенный и униженный. Нет, это никуда не годилось. Грубые выпады, неуклюжие нападки, уловки… Зачем все это? Чего он надеялся добиться?
«Я надеялся обрести жизнь, – напомнил он себе. – Пытался вернуть себе свое сердце, если это возможно…»
И снова воцарилось тягостное молчание. Тягостное для них обоих. Минута проходила за минутой, а они все молчали.
– Ведь ты все это время хранил обет безбрачия? – проговорила наконец Оливия с нарочитой небрежностью.
– Нет, конечно. – Лайон непринужденно пожал плечами.
Оливия молчала, оставаясь абсолютно неподвижной, но Лайон заметил, что она крепко вцепилась в поручни – так что даже костяшки пальцев побелели.
Значит, его ответ огорчил ее? Значит, она страдала? Как ни странно, это открытие его обрадовало – и одновременно привело в отчаяние, потому что он не хотел причинять ей боль, просто не мог.
И Лайон вдруг подумал о том, что ему, возможно, следовало бы вернуть ее на берег прямо сейчас и попрощаться с ней. А если ей снова придется страдать, то уже не он будет за это в ответе.
– Он любит меня, – внезапно сказала она с вызовом в голосе. – Да, Ланздаун любит меня.
– Бедный глупец…
– Он любит меня, – настойчиво повторила Оливия.
И это ее заявление привело Лайона в ярость – в особенности ее спокойная уверенность. Похоже, она действительно считала, что этот Ланздаун ее любит.
– О, не сомневаюсь. И ты, конечно же, должна защищать мужчину, которого любишь. – Лайон пытался говорить язвительно, но чувствовал, что в голосе его звучала горечь.
