Спас раздираемого сомнениями репортера от окончательного раздвоения личности следователь Половников, который осведомился, не знает ли Стремглавов, где горничная приезжей баронессы. Репортер ответил, что горничная только что ушла, и проводил следователя укоризненным взглядом, в коем ясно читалось: «И этот хочет подсидеть своего начальника!» И так как мучившая его дилемма никак не разрешалась, Стремглавов избрал компромиссный вариант, решив пойти выпить к куму, который писал в газете хроники о потерянных пальто и раздавленных на улицах личахами собаках.
Что же до следователя Половникова, он вновь пустился на поиски Дашеньки. Не то чтобы горничная баронессы была нужна следователю – по правде говоря, скорее наоборот. Просто полицмейстеру де Ланжере пришла в голову занятная мысль, и жертвой этой мысли стал именно Половников.
По мысли полицмейстера, раз баронесса Корф прибыла в их город с деликатной миссией, нелишним будет проследить, чтобы с самой баронессой, не ровен час, ничего не случилось. В сущности, де Ланжере имел кое-какие основания опасаться за сохранность особы госпожи Корф. Если, допустим, Валевский поделился добычей с королем воров и тот взял его под свое покровительство, можно ожидать любых неприятностей. И полицмейстер героически решил, что не оставит госпожу баронессу и станет следовать за ней, что бы ни произошло. Заодно, разумеется, он окажется в курсе всего, что столичная особа намерена предпринять – как против него лично, так и против любого другого лица, находящегося в городе.
А так как Амалия Константиновна прибыла в их город не одна, стоит на всякий случай приставить кого-нибудь и к горничной. Ибо де Ланжере давно находился на своем посту и знал, что похищения людей за Хилькевичем водились, хотя никто никогда пока не смог доказать его причастность.
Де Ланжере решил на всякий случай посоветоваться с Сивокопытенко. Последний горячо одобрил план начальника и предложил прикрепить к Дашеньке Половникова. А что? Следователь – человек опытный, благоразумный. Рядом с ним горничной нечего опасаться.
Полицмейстер дал согласие, и Сивокопытенко, вызвав Половникова к себе, довел до него волю начальства. Признаться, когда следователь уразумел, чего от него хотят, у него заныло под ложечкой. Его, почтенного человека, награжденного орденами, приставляют к какой-то легкомысленной девице лишь на том основании, что она горничная баронессы Корф! Да будь он даже без орденов, все равно, это немыслимо, унизительно, нелепо!
Он мог высказать свое возмущение, мог взбунтоваться, хлопнуть дверью.
Но не стал.
Антон Иванович принадлежал к тому многочисленному типу людей, которым фея-крестная при рождении дала много ума и добросовестности. Увы, та же фея недодала им воли и особенно – наглости, без которой, как всем известно, в современном мире ничего не добьешься. Именно поэтому он жил со злющей Пульхерией, которая не скрывала своего пренебрежения к мужу; именно поэтому нахрапистый Сивокопытенко, а не Половников, ходил в начальниках, и именно поэтому коллеги, хоть и уважали следователя, в глубине души позволяли себе чуточку его презирать.
Однако, как уже говорилось выше, Половников отличался крайней добросовестностью. Раз согласившись на поручение, он готов был сделать все необходимое, чтобы выполнить его.
И он отправился разыскивать егозу Дашеньку, с мучительной неприязнью вспоминая прощальные слова начальника.
Дело в том, что Сивокопытенко намекнул, что на месте следователя он не стал бы церемониться, а ежели бы ему представился случай, немедля бы закрутил с мармеладной Дашенькой романчик. И, произнеся эти слова, начальник прегадко ухмыльнулся.
Ухмылка вышла настолько гадкой, что Половников с отвращением вспоминал ее аж в третьей лавке, куда судьба занесла его в поисках Дашеньки. Он вспоминал ту ухмылку и на площади, по которой горничная, если верить городовым, пробегала несколько минут назад, но где, разумеется, горемычный следователь ее не застал.
Половников снял шляпу и вытер платком лоб. Напротив него возвышался мрачный бронзовый памятник царю Николаю. Завидев следователя, тот, казалось, насупился еще пуще.
«Интересно, – подумал следователь, – куда она могла деться?»
Поглядел на памятник, словно только от него мог получить ответ на интересующий его вопрос. Возможно, было совсем жарко, однако следователю вдруг почудилось, что памятник ему подмигнул.
– Она – это кто? – спросил царь скрипучим голосом.
Половников попятился, беззвучно вскрикнул:
– Простите, сир?
– Если ты о горничной, – все тем же неприятным голосом продолжал бронзовый властелин, – то она проследовала во-он туда. – И кивком головы указал направление. – По-моему, – продолжал памятник задумчиво, – она собиралась взять извозчика.
Царь строго поглядел на Половникова, который все пятился, таращась на говорящий монумент.
– И зачем горничная тебе понадобилась? – горько промолвил тот. – На себя бы в зеркало посмотрел, прежде чем за горничными бегать!
Чувствуя непередаваемый ужас, Половников поспешно ретировался. Возле фонтана он все-таки пересилил себя и оглянулся. Памятник Николаю скучающе смотрел перед собой, чем, собственно, и занимался все предыдущие восемнадцать лет. На его плече сидели уже два голубя.
«Все-таки сегодня слишком жаркий день», – в смятении помыслил следователь и ускорил шаг. По чистому совпадению он двигался теперь именно в том направлении, которое указал ему памятник.
Половников прошел по Шотландской улице, которая не вполне логично примыкала к Парижской площади, но все-таки примыкала, и уже издалека завидел на перекрестке толпу. Тут – надо сказать, весьма некстати – оживилось шестое чувство Половникова, именуемое интуицией. И интуиция дала ему понять, что толпа имеет определенное отношение к нему самому.
«Не может быть!» – сказал себе следователь, похолодев, однако же ускорил шаг.
Подойдя к перекрестку, он заметил причину всеобщего волнения, которая заключалась в опрокинутой пролетке. Кучер, стоя рядом, чесал в затылке и уверял присутствующих, что лошади у него всегда были смирные, и вообще, он знать не знает, что им сегодня в голову взбрело.
Как выяснилось позже, возле Парижской площади в пролетку села барышня с ворохом покупок. Она велела кучеру ехать в гостиницу «Европейская», однако же лошади ни с того ни с сего понесли. Спас положение некий молодой человек, который героически бросился на лошадей и повис на упряжи. То ли благодаря ему, то ли благодаря тому, что пролетка налетела на столб, экипаж наконец остановился. Лошади целы, кучер тоже, что же касается пассажирки, то ее как раз сейчас извлекал наружу тот самый героический юноша.
– С вами все в порядке? – дрожащим от волнения голосом спросил он.
Дашенька подняла голову. Перед ней стоял – нет, возвышался! – золотоволосый, кудрявый, громадного роста молодец, хорошенький, как картинка. Кстати сказать, глаза у него были васильковые.
