А в то же время репортер Стремглавов, расталкивая всех локтями, пробился в первые ряды зевак. Здесь уже становилось тяжело дышать. Пожар, разгоравшийся в нескольких десятках шагов от них, был ужасен.
Стремглавов поглядел на горящее здание и не то чтобы изумился, но сделал озадаченное лицо и к тому же непочтительно присвистнул:
– Фью! Вы посмотрите-ка, что горит!
Он не докончил фразу, но по его глазам (которые тоже горели, хоть и не в буквальном смысле) можно было догадаться, что полыхающий склад представлял изрядный интерес.
– Наверняка все застраховано, – пробасил стоящий позади него молодой господин.
Стремглавов знал его – кузен помешанного Русалкина, Евгений Жмыхов.
– Думаете? – хмыкнул репортер.
– А то! – уверенно отозвался студент.
«И в самом деле, – подумал Стремглавов, чувствуя разочарование, – с чего бы главному складу Хилькевича гореть? Застраховали, не иначе, и сами же подпалили. Все честь по чести».
Барышни в толпе заволновались, стали подниматься на цыпочки и вытягивать шеи. Стремглавов догадался, что прибыл со своей пожарной командой главный городской брандмейстер, Франц Григорьевич Кольбе. Франц Григорьевич происходил из немцев, которые переселились в О. еще во времена первого губернатора. Французский герцог вообще позволял жить в городе кому угодно, лишь бы не слишком безобразничали да исправно платили налоги. Поэтому в О. смешались потомки людей множества национальностей – французов, армян, немцев, греков, болгар, поляков, турок, итальянцев и даже русских.
Стоит отметить, что министры в Петербурге были не слишком довольны таким вавилонским смешением народов.
– Но, ваша светлость, – возражали они, – если в городе будет столько наций, они же передерутся!
– Нет, – кротко отвечал герцог, – вот если бы в городе жили только две нации, они бы регулярно устраивали поножовщину. А когда их много, времени не хватит выяснять со всеми отношения.
Время показало, что герцог оказался совершенно прав.
Возвращаясь к Францу Григорьевичу, следует отметить, что брандмейстер был весьма видный мужчина. Когда он при полном параде катил на какой-нибудь пожар, городовые отдавали ему честь, а барышни ощущали неподдельное сердечное волнение, ибо выглядел Кольбе не хуже какого-нибудь генерала, а то и короля.
Брандмейстер увидел толпу и страдальчески скривился. Народу собралось столько, что он со своими людьми никак не мог подобраться к горящему зданию. Однако тут Франц Григорьевич заметил неподалеку полицмейстера де Ланжере и, не мешкая, бросился к нему.
– Елисей Иванович! Отгоните толпу, она же только мешает! Мы не можем даже подъехать к складу!
Полицмейстер поглядел на брандмейстера загадочно и заложил руки за спину.
– Скажите, Франц Григорьевич, – вполголоса спросил де Ланжере, – вы беретесь потушить пожар?
Кольбе поглядел на здание, охваченное огнем, и, не колеблясь, кивнул:
– Да.
– Но ведь пожар уж очень сильный, – молвил полицмейстер, и в его взоре, бог весть отчего, блеснула тусклая искра.
– С божьей помощью потушим, – твердо отвечал брандмейстер. – Гавань неподалеку, есть откуда брать воду.
– Да? – как-то неопределенно хмыкнул де Ланжере и стал смотреть на горящий склад. Крыша уже провалилась.
– Елисей Иванович! – в нетерпении вновь напомнил ему о своем присутствии брандмейстер. – Зеваки!
– Ну не могу же я мешать людям смотреть на пожар, – снисходительно молвил полицмейстер и подкрутил ус.
Тут уже и Франц Григорьевич поглядел на него внимательнее.
– Значит, не можете? – после паузы спросил он.
– Не могу, – печально отвечал де Ланжере. – Нет в законах Российской империи такого, который разрешал бы мне это сделать. Самоуправство получается.
– Так что, пусть горит? – уже сердито произнес брандмейстер.
– На все божья воля, – со вздохом отозвался полицмейстер, и во взоре его вновь блеснула все та же тусклая искра. – Догорит и само потухнет, куда ему деться…
Брандмейстер отошел, но не утерпел и все же вернулся.
– То есть пусть горит? – зачем-то с вызовом уточнил он, выпятив подбородок.
– Вы же сами видите, сударь, какой страшный пожар, – качая головой, уронил де Ланжере. – К чему рисковать жизнями людей? У всех жены, дети. Лишнее это.
Франц Григорьевич умолк. Он решил, что Хилькевич застраховал склад и поделился с полицмейстером, чтобы тот дал беспрепятственно тот склад спалить вчистую. В душе брандмейстера кипело негодование, но его было слишком мало, чтобы потушить пожар. Он злобно покосился на де Ланжере и, помыслив мельком, как было бы хорошо, если бы приезжая дама дала знать куда надо о его безобразиях, хотел удалиться, но тут сквозь толпу прорвалась маленькая нелепая фигурка в пестрых восточных одеждах.
– Господин! – взвыл Вань Ли, молитвенно складывая руки. – Горим! Ужас, ужас, ужас! Имущество! Скорее, надо тушить, тушить!
Он говорил, обращаясь то к де Ланжере, то к Кольбе, и забылся до того, что даже схватил брандмейстера за рукав.
– Ведите себя прилично, Вань Ли, – строго остановил его полицмейстер. – Ну пожар, эка невидаль… Лето, в конце концов, жарко. Мало ли что там могло загореться…
Китаец открыл рот.
– Но… но… – Он повернулся к Францу Григорьевичу: – Господин! Пожар! Умоляю вас!
По его лицу текли слезы, и брандмейстер растерялся. Де Ланжере глядел в сторону. «Что за штуки? – подумал растерянный Кольбе. – Они сговорились? Чертов китаец притворяется? Ну и актер, однако!»
– Мы не можем потушить пожар, – сказал он начальственным тоном и приосанился.
Барышни в толпе, глядя на него, млели от восторга.
– Почему? – изумился китаец.
– У нас нет воды, – скорбно ответил брандмейстер.
– Но гавань рядом! Целое Черное море!
Похоже, от волнения Вань Ли наконец научился выговаривать букву «р».
Франц Григорьевич покосился на море, катившее свои волны, и немного подумал.
– Помпы неисправны, – объявил он наконец.
– Что, все? – вытаращил глаза китаец.
– А которые исправны, те слишком старые, – вывернулся брандмейстер.
– Но вы можете хотя бы попытаться! – взвыл Вань Ли. Судя по его виду, он не помнил себя от горя.
– А стоит ли? – вмешался де Ланжере. – Здание уже выгорело дочиста. Подождите, осталось еще совсем немного.
Вань Ли поглядел на него с непередаваемой злобой, прошипел: «Вам это так с рук не сойдет!» и, в китайской манере заложив руки в широкие рукава своего шелкового одеяния, удалился.
