Полухорие 2
Словно свинью в течке,
Полухорие 1
Вниз по наклонной
Полухорие 2
В невыразимую мерзость,
Полухорие 1
Откуда после долгого барахтанья,
Полухорие 2
После множества больших глотков пойла
Полухорие 1
Выныривает через девять месяцев мать
Полухорие 2
И приносит эту чудовищную насмешку над человеком.
Полухорие 1
Каково же будет искупление?
Полухорие 2
Кровь.
Полухорие 1
Как умилостивить Велиала?
Полухорие 2
Одной лишь кровью.
Камера переходит от престола к ярусам, где бледные гаргульи голодными глазами уставились вниз в предвкушении экзекуции. И вдруг они разверзают черные пасти и начинают петь в унисон – сначала неуверенно, потом все тверже и громче.
– Кровь, кровь, кровь, это кровь, кровь, кровь, это кровь…
В кадре снова престол. За кадром – бессмысленное, нечеловеческое пение.
Патриарх передает оселок одному из прислуживающих ему архимандритов, берет левой рукой младенца за шею и насаживает его на нож. Младенец взвизгивает и умолкает.
Патриарх поворачивается, выпускает с полпинты крови на алтарь и отбрасывает трупик в темноту. Пение вздымается неистовым крещендо:
– Кровь, кровь, кровь, это кровь, кровь, кровь…
– Увести, – повелительно скрипит патриарх.
Охваченная ужасом мать поворачивается и сбегает по ступеням. За нею спешат два послушника, яростно бичуя ее освященными воловьими жилами. Пение перемежается пронзительными криками. Со стороны аудитории слышится стон – полусоболезнующий, полуудовлетворенный. Раскрасневшись и немного задыхаясь от столь непривычных усилий, послушники хватают другую женщину – на этот раз юную девушку, хрупкую, стройную, почти девочку. Они тащат жертву по ступеням, лица ее не видно. Но вот один из послушников отступает чуть в сторону, и мы узнаем Полли. Ребенка – без больших пальцев на руках и с восемью сосками – подносят к патриарху.
Полухорие 1
Мерзость, мерзость! Каково же будет искупление?
Полухорие 2
Кровь.
Полухорие 1
Как умилостивить Велиала?
На этот раз отвечает весь зал:
– Одной лишь кровью, кровью, кровью, этой кровью…
Левая рука патриарха сжимается на шейке ребенка.
– Нет! Нет! Пожалуйста, не надо!
Полли бросается к малышу, но послушники ее оттаскивают. Под ее рыдания патриарх рассчитанно неторопливо насаживает ребенка на нож, после чего отшвыривает тельце во тьму за алтарем.
Слышится громкий крик. Средний план: в первом ряду зрителей доктор Пул теряет сознание.
В кадре «Греховная Греховных» изнутри. Это небольшое святилище, расположенное вдоль длинного края арены, сбоку от алтаря; оно представляет собой продолговатое здание из необожженного кирпича с престолом в одном конце и раздвижными дверьми в другом. Они сейчас приоткрыты, чтобы было видно происходящее на арене. Посреди комнаты на ложе развалился архинаместник. Неподалеку от него безрогий послушник жарит на угольной жаровне поросячьи ножки; чуть поодаль двурогий архимандрит выбивается из сил, пытаясь привести в чувство доктора Пула, который без признаков жизни лежит на носилках. Наконец холодная вода и несколько хлестких пощечин производят желаемый эффект. Ботаник вздыхает, открывает глаза, уклоняется от очередной пощечины и садится.
– Где я? – спрашивает он.
– В «Греховная Греховных», – отзывается архимандрит. – А это – его высокопреосвященство.
Доктор Пул узнает великого человека и догадывается почтительно склонить голову.
– Принеси табурет, – командует архинаместник.
Появляется табурет. Наместник кивает на него; доктор Пул с трудом встает на ноги, пошатываясь, пересекает комнату и садится. И сразу же особенно громкий вопль заставляет его обернуться.
Дальним планом – главный алтарь, снятый с точки доктора Пула. Патриарх как раз отшвыривает очередного уродца в темноту, а его прислужники бичуют воющую мать.
В кадре опять доктор Пул: он вздрагивает и закрывает лицо руками. За кадром слышно монотонное пение: «Кровь, кровь, кровь».
– Ужасно! – восклицает доктор Пул. – Ужасно!
– Но ведь ваша религия тоже не чурается крови, – иронически улыбнувшись, замечает архинаместник. – «Омыли одежды свои кровью Агнца». Не так ли?
– Совершенно точно, – признает доктор Пул. – Но мы же не совершаем омовений на самом деле. Только говорим о них или – еще чаще – поем.
Доктор Пул отводит взгляд. Молчание. Подходит послушник с большим блюдом и вместе с двумя бутылками ставит его на стол подле ложа. Настоящей старинной вилкой двадцатого века (подделка под раннегеоргианскую) архинаместник подцепляет свиную ножку и принимается ее глодать.
– Угощайтесь, – проглотив кусок, скрипит он и, указывая на бутылку, добавляет: – А вот вино.
Доктор Пул, который невероятно голоден, с готовностью принимает приглашение; снова наступает молчание, нарушаемое лишь громким чавканьем да песнопениями с требованием крови.
– Вы, разумеется, в это не верите, – с набитым ртом констатирует наконец архинаместник.
– Ну что вы, уверяю вас… – протестует доктор Пул.
Он с таким рвением готов подчиниться, что его собеседник останавливает его сальной рукой:
– Ну-ну-ну! Мне просто хотелось бы объяснить вам, что у нас есть веские причины исповедовать нашу веру. Она, дорогой мой сэр, весьма разумна и практична. – Архинаместник замолкает, отпивает из бутылки и берет еще одну ножку. – Вы, как я понимаю, знакомы со всемирной историей?
– Чисто дилетантски, – скромно отвечает доктор Пул. Впрочем, он, пожалуй, может похвастать тем, что прочел почти все известные книги по этому вопросу – к примеру, «Взлет и падение России» Грейвза, «Крах западной цивилизации» Бейсдоу, неподражаемое «Вскрытие Европы» Брайта, не говоря уже о совершенно восхитительной и – несмотря на то что это роман – по-настоящему правдивой книге старика Персиваля Потта «Последние дни Кони-Айленда». – Вы, разумеется, ее знаете?
Архинаместник отрицательно качает головой.
– Я не знаю ничего из опубликованного после Этого, – лаконично отвечает он.
– Какой же я идиот! – восклицает доктор Пул, в который уж раз сожалея о своей чрезмерной разговорчивости, – он прячет за нею застенчивость столь сильную, что, не скрывай он ее, она тут же лишит его дара речи.
