Потом они снова вышли в коридор. За соседней дверью в классе с бледно-голубыми стенами, украшенными изображениями тропических животных, образами Бодхисаттвы и грудастой Шакти
[70], пятый класс нижней ступени проводил свой очередной урок прикладной философии. Груди здесь были еще меньше, руки тоньше и менее мускулистые. Эти ученики лишь год как вышли из детского возраста.
– Символы носят общественный характер, – говорил стоявший у доски молодой человек, когда Уилл и миссис Нарайан вошли в комнату. Затем он нарисовал ряд кружков под номерами 1, 2, 3, 4, N. – Вообразите, что это люди, – продолжал он, а потом от каждого кружка провел линию к квадрату, изображенному в левой части доски. В центре квадрата он вывел большую букву «С». – Это обозначение системы символов, которые люди используют, когда общаются друг с другом. Все они говорят на одном языке – английском, паланском, эскимосском, в зависимости от того, где живут. Слова тоже являются достоянием всего общества. Они принадлежат каждому из всех, кто владеет определенным языком, и обычно объединены в словари. Но давайте посмотрим сейчас, что происходит снаружи.
Он указал в сторону большого окна. На фоне белого облака промелькнула стайка пестрых попугайчиков и скрылась из виду. Учитель нарисовал другой квадрат на противоположной стороне доски и обозначил его буквой «П», означавшей «происшествия», и тоже соединил линиями с кружками.
– Только что увиденное вами – это опять-таки общественное достояние, пусть и частично, – пояснил он, – как является доступным для всех то, что вы говорите или пишете, выражая словами. А вот все, что происходит внутри каждого из кружков, – уже сугубо личное. Личное. – Он положил обе руки себе на грудь. – Личное. – Он потер свой лоб. – Личное. – Он коснулся век и кончика носа смуглым указательным пальцем. – А теперь давайте проведем простенький эксперимент. Произнесите слово «ущипнуть».
– Ущипнуть, – хором повторил класс. – Ущипнуть…
– У-Щ-И-П-Н-У-Т-Ь – ущипнуть. Это общее для всех. Вы найдете это слово в любом словаре. А сейчас пусть каждый ущипнет себя. Сильно! Еще сильнее!
Под аккомпанемент хихиканья, охов и ахов дети выполнили задание.
– Кто-то из вас смог ощутить то, что ощутил его сосед?
Ответом стало дружное:
– Нет!
– Значит, мы можем насчитать, – продолжал молодой человек, – что мы имели… Давайте разберемся, сколько… – Он пробежал глазами по партам перед собой. – Мы имели двадцать три различных и не связанных между собой болевых ощущения. Двадцать три в одной лишь комнате. А по всему миру их может быть целых три миллиарда или даже больше. Не говоря уже о том, что такие ощущения доступны и животным тоже. И каждая боль была глубоко личной. И нет возможности передать пережитое чувство от одного болевого центра к другому. Связь возможна лишь опосредствованно через наше С. Он указал на левый квадрат и снова на кружки в центре доски. Сообщить о пережитой личной боли можно только через С, которое позволяет произнести слово «ущипнуть», то есть является общественным достоянием. Но обратите внимание: есть одно общее слово «боль», которое описывает три миллиарда ощущений, каждое из которых, вероятно, так же отличается от остальных, как форма моего носа от ваших и как ваши различаются между собой. Потому-то слово и является принадлежностью всего общества, что обозначает понятия или события, которые лишь в общем смысле сходны друг с другом. Но оно не может объяснить разницы, непохожести в нюансах вроде бы совершенно одинаковых на первый взгляд событий.
Воцарилось молчание. Учитель поднял взгляд и спросил:
– Кто-нибудь знает о Махакасьяпе?
Поднялись несколько рук. Он указал на маленькую девочку в синей юбке и с ожерельем из раковин на шее, сидевшую в первом ряду.
– Расскажи нам о нем, Амийа.
Преодолевая явный дефект речи, Амийа начала.
– Махакашьяпа, – сказала она, – был единштвенным учеником Будды, котолый понял, о чем он говолил.
– А о чем говорил Будда?
– Он ничего не говолил. Поэтому они и не понимали его.
– А Махакасьяпа понял его слова, хотя он ни о чем не говорил, верно?
Девочка кивнула. Именно так и было.
– Они думали, что он шобилался плочитать им плоповедь, – сказала она. – Но он не шобилался этого делать. Он лишь взял цветок и поднял его ввелх, чтобы каждый мог его видеть.
– В этом и заключалась его проповедь! – выкрикнул маленький мальчик в желтой набедренной повязке, который беспокойно ерзал на стуле, до такой степени ему хотелось поделиться тем, что он знал.
– Но никто не мог понять, в чем смысл такой плоповеди. Кроме Махакашьяпы.
– И что же Махакасьяпа сказал, когда Будда поднял цветок?
– Ничего! – с триумфом воскликнул непоседливый мальчонка в желтой набедренной повязке.
– Он плошто улыбнулшя, – продолжила Амийа. – И так показал Будде: я понял, что ты имел в виду. И Будда улыбнулшя ему в ответ. И они плодолжали потом шидеть там, улыбаяшь шнова и шнова.
– Очень хорошо, – сказал учитель. – А теперь, – повернулся он к мальчику в желтой повязке, – объясни нам, что, по-твоему, понял Махакасьяпа.
Возникла пауза. Затем совершенно упавший духом ребенок помотал головой.
– Я не знаю, – едва слышно пробормотал он.
– Кто-нибудь может нам это объяснить?
Тут же посыпались предположения. Возможно, он понял, что люди устали от проповедей – даже из уст самого Будды. А может, ему просто нравились цветы так же, как и самому Воплощению Сострадания. Или это был белый цветок, напомнивший о Ясном Свете. Или же голубой – цвета, олицетворявшего Шиву.
– Очень интересные варианты, – сказал учитель. – Особенно первый. Проповеди действительно бывают очень скучными. Причем скучнее всего – самому проповеднику. Но остается вопрос. Если один из вас правильно указал на то, что понял Махакасьяпа, когда Будда поднял цветок, почему же он не выразил свое понимание в словах?
– Быть может, он не умел холошо говолить?
– Нет, он был прекрасным оратором.
– Наверное, у него горло болело.
– Если бы он болел, то едва ли улыбался бы так счастливо.
– Так объясните же нам сами! – раздался тонкий возглас из задних рядов.
– Да, да, объясните нам, – поддержали его еще несколько голосов.
Учитель покачал головой:
– Если даже Махакасьяпа и сам Воплощение Сострадания не могли облечь этого в словесную форму, то как смогу я? Но давайте еще раз приглядимся к диаграммам на доске. Публичные слова, более или менее публичные события, а наряду с этим люди с их сугубо личными центрами боли и удовольствия. Сугубо и полностью личными? – задал он явно риторический вопрос. – Но быть может, говорить так не совсем правильно? Возможно, что все-таки существует некий способ связи между этими кругами – но не такой, с помощью которого я общаюсь сейчас с вами. Не с помощью слов, а напрямую. И не об этом ли заговорил Будда, когда его безмолвная цветочная проповедь закончилась? «Я обладаю сокровищем безошибочного учения, – сказал он ученикам, – чудодейственное Познание Нирваны, истинную форму, форму как таковой не имеющую, не выражаемую никакими словами, учение, которое даешь и получаешь вне всяких доктрин. Именно это я сейчас передал Махакасьяпе». – И, снова взяв кусочек мела, он вывел на доске не совсем ровный эллипс, включивший в себя все прежние изображения на доске, – маленькие кружки, обозначавшие людей, квадрат для событий и второй квадрат, созданный для слов и символов. – Все в отдельности, – сказал он, – но одновременно составляет единое целое. Люди, происшествия, слова – все это проявления Сознания, Сущности, Вечной Пустоты. Именно таким был смысл действий Будды, понятый Махакасьяпой: ты не можешь рассуждать об этом учении. Ты можешь только стать им. Вы лучше поймете концепцию сами, когда придет момент вашей инициации.
