Она начала думать, что одержима Сатаной и в этом и есть причина всех ее грехов. Наверное, в ней было то же зло, что и в отце.
Страдание. Именно оно объясняет все плохое, что происходило, думала она. Это все от Сатаны, она ведь дочь своего отца и должна расплачиваться за его зло. Это у нее в крови.
Каждый день, когда она просыпалась и земля все еще была на месте, девочка испытывала неописуемое облегчение. Ей дали еще один шанс.
Ее приемные родители настаивали, чтобы она продолжала ходить на беседы с проповедником. Он говорил, что делал все возможное, чтобы помочь ей и изгнать из нее дьявола. Взрослые говорили о нем с большим почтением, и девочка поверила, что нуждается в его помощи, чтобы получить прощение. Это оказалось важнее, чем понимание того, почему он делал то, что ей нельзя было рассказывать другим.
45
Карстен вошел в угловую комнату офиса, где сидел во время работы с убийством немца почти два с половиной года назад.
Подойдя к окну и рассматривая жизнь в гавани, он почувствовал, что спина его покрылась потом. Коляска осталась дома. Он не хотел приезжать на ней к коллегам в офис участкового, как какой-то калека.
Он еще ни разу не проделывал такой длинный путь, как сегодняшним утром, с тех пор, как получил травму: от парковки к детскому саду, а потом к офису у пристани. Хоть он и ковылял на костылях, но справился, воодушевившись неожиданно наполнившим его ощущением самоконтроля.
Прислонив один костыль к подоконнику, он стал рассматривать старика, стоявшего на пристани у рыболовного бота и покупавшего рыбу. Наверное, к ужину.
Кайса сказала тогда, что больше не хочет так жить.
Это причинило ему боль. Но она была права. Ему так повезло с ней, она необыкновенная. Он просто не хотел взглянуть правде в глаза, не в силах признать свою беспомощность перед страхом смерти.
Из припарковавшегося грузовика с елками выпрыгнули двое мужчин и начали расставлять рождественские деревья вдоль забора. Старик, покупавший рыбу, оказался в компании других стариков, и они завели разговор там, на ветру на краю пристани. Один из них активно жестикулировал, всплеснул руками и разразился хохотом вместе с остальными. Может быть, они выросли вместе, работали вместе, делили друг с другом целую жизнь. Счастливую жизнь.
«Я тоже хочу быть счастливым», – подумал Карстен.
Взяв костыли, он обошел вокруг стола и тяжело опустился на стул. Затем позвонил физиотерапевту, которого должен был посещать каждую неделю, но был там всего однажды, сразу после их переезда в Лусвику.
Секретарь, Мабель, вошла с пачкой скоросшивателей в руках, как только он опустил трубку. Она положила их ему на стол:
– Хорошо, что вы вернулись. Если вы не раскроете это исчезновение, никто этого не сделает, – сказала она и деловитой походкой вышла из кабинета.
46
Кайса собиралась перелистнуть страницу «Суннмёрспостен», но увидела фотографию. Она идеально подходила под описание Туне того мужчины, который приходил к Сиссель: волосы торчат во все стороны, широкое развевающееся пальто, он стоял на прибрежных камнях, раскинув руки, а за ним виднелось пенистое море.
Стефен Шпиц выглядел как клон Одда Нердрума
[11]. Всклокоченные волосы средней длины, словно он только что побывал под шквальным ветром. На нем был черный комбинезон, забрызганный пятнами краски. В отличие от более известного художника он оказался любезнее, услышав, что Кайса – журналистка и ей нужно встретиться с ним.
Кайса выяснила, что на самом деле его зовут Стиан Сёрейде и ему тридцать лет. Родом он из Сюнндалсёра, но последние пять лет прожил в Нью-Йорке. Она ничего не сказала о цели своего визита, просто дав возможность говорить ему – и он стал рассказывать без умолку – о своем художественном проекте. Он распространялся о «магическом свете», появляющемся, когда сумерки ложатся на море. Поэтому он приехал сюда, чтобы «поймать свет», как он выразился. Но пока он находится здесь, решил начать новый проект: рисовать портреты обычных людей.
– Три женщины и трое мужчин, которых я выведу в свет, – сказал он, довольно улыбнувшись. – Вы понимаете? Я приехал, чтобы рисовать свет, а в итоге даю людям этот свет, не правда ли?
Кайса улыбнулась и кивнула:
– И одна из них – Сиссель Воге, та, что была убита?
«Бинго», – подумала она, когда он ошеломленно посмотрел на нее, открыл рот, снова закрыл его, поднялся, потирая подбородок. Затем всплеснул руками.
– Какая трагедия, я совершенно потерян.
Было что-то театральное в его реакции, подумала Кайса. Страх ли это или он просто ранимая творческая душа?
– Вы, конечно же, говорили с полицией? – спросила она.
– Я не хочу в это вмешиваться, – сказал он отстраненно. – У меня нет времени, и я ничем не могу им помочь. И я не собираюсь говорить об этом в газете.
– Но они же разыскивают всех, кто был с ней знаком.
– Ну прям уж знаком, – сказал он. – Я художник, а не психолог.
– Как вы познакомились?
– В магазине в Вогене. Она была очень привлекательна.
– Чем?
– С одной стороны, такая красивая, а с другой – уродливая.
– Вы говорили с ней?
– Нет, она отказывалась, и, наверное, в этом и была причина того, что я ощутил потребность нарисовать ее, показать, кем она является на самом деле. Она была человеком, не способным на контакт даже с самим собой. Идеально подходила для моего проекта.
– У вас тут есть ее портреты? – спросила Кайса.
Он поднялся и подошел к большому панорамному окну. Студия располагалась прямо у прибрежных камней на острове Нурдёя, соседнем с тем, где находилась Лусвика. Изначально этот дом был лодочным сараем, а сейчас из него открывался потрясающий вид на сто восемьдесят градусов на бескрайнее море. Но в тот день все было скрыто под плотной снежной завесой.
Шпиц достал несколько холстов, стоящих прислоненными друг к другу на полу, и, вытащив оттуда один, поднял его и повернул к Кайсе. Он оказался огромный, примерно два на два метра.
Теперь Кайсе стало понятно, зачем наряжалась Сиссель.
Она сидела в кресле в праздничном платье, именно так, как ее запомнила Кайса. Едва заметная улыбка, в духе Моны Лизы, только подбородок более решительный и прямой. Лицо немного повернуто в сторону, чтобы шрам оказался в тени, но несмотря на это, чувствовалось, что что-то не так, что-то портит это прекрасное бледное лицо, делая его обладательницу таинственной и полной противоречий.
– Что думаете? – спросил Стефен Шпиц. – Он почти закончен.
– Почему на ней праздничное платье?
