Ну, не подберешь других слов – именно аккуратная.
Она и расположена ровно посреди лба, и края какие-то ровные у нее.
То, что он солдат, я понял сразу – лицо совсем мальчишеское.
На щеках пушок, особенно заметный на фоне загара.
Загар у него какой-то бронзовый, красивый такой загар.
Волосы светлые, выгорели совсем.
Рукава комбинезона закатаны по локоть, руки загорелые тоже…
Но самое поразительное – чудовищное спокойствие в его лице.
Как будто правда не пуля его убила, а просто заснул, уморившись на жаре.
Именно от этого особенно не по себе.
Я в госпитале насмотрелся всякого, пока в команде выздоравливающих был.
И мертвых, и умирающих, и подрывы, и пулевые.
Но там была кровь, грязь, стоны, крики, мат, слезы…
Страшно, но понятно…
А тут тишина, солнышко, ветерок, безмятежное лицо, светлый комбез…
И это аккуратное отверстие в голове…
Жутко и непостижимо.
Нереально…
В реальность меня вернул мой «напарник».
– Из Джелалабада. Там где-то заваруха. Говорят, не последний он сегодня. Давай посмотрим, чего тут есть у него…
Понятно теперь, чего вертушка торопилась так. Где-то там, около Джелалабада, такие же вот пацаны с духами рубятся.
Джелалабад…
Нас из Ферганы первыми отправили, в Гардез.
А вся следующая отправка в Джелалабад ушла. Полвзвода нашего.
Пит Еремеев туда попал, друг Валеркин.
Уж как не хотели они расставаться – с Москвы вместе были.
Может, и кто-то из наших там сейчас воюет, в заварухе этой…
Уцелейте, пацаны! Удачи вам…
А для него все кончилось…
Стали проверять карманы – ничего.
Ни военника, ни записки.
Ни патрона «смертного».
Мы перед боевыми из патрона автоматного пулю вынимали, высыпали порох, а в гильзу записку вставляли – имя-фамилия, группа крови, номер части. Пулю на место, патрон в кармашек маленький под ремнем, «пистон». Жетонов-то не было тогда…
Ничего нет – прямо «неизвестный солдат».
Через какое-то время подъехала «таблетка» госпитальная.
Вышли два санитара и офицер какой-то.
К «фрукту» моему:
– Откуда?
– Джелалабад.
– Ясно, давай документы, поехали мы.
– У него нет ничего…
– Как это нет?! И че нам делать теперь? Как мы его оформлять будем? Че ты не взял-то у них ничего, не знаешь, что ли?
– Да они зависли только, мы вон с ним вытащили, и они улетели сразу. Говорят, там плохо все. Больше и не успели сказать ничего.
– Не успели, не успели… А нам теперь что делать. Мозги-то нам будут сушить – скажут, мы виноваты.
Как бы я сейчас врезал этим сытым госпитальным мордам!
Козлам этим, которым не грозит получить пулю в лоб под Джелалабадом. У которых всех проблем – чтобы мозги не сушили при оформлении.
Слово-то, блядь, какое.
«Оформление»…
Он еще недавно живой был, про дом мечтал, про дембель, про Союз.
А теперь лежит здесь с головой простреленной.
И в Союз поедет… «Грузом 200»
[14]…
А им – «оформление».
Вижу, фрукта тоже колбасит.
Акцент еще сильнее стал, половину не разобрать, руками машет…
Не знаю уж, как они там и до чего договорились – отошел я в сторону, не мог слышать это. И в морду дать не мог тогда… Через год бы дал.
Уехали крысы эти.
Подошел он ко мне. Молча в палатку зашли. Сидим.
– Есть хочешь? – спрашивает.
– Не-а… – говорю, – Спасибо…
Хотя есть, конечно, охота уже. Но как-то нельзя сейчас. Да я и понимаю, что он не для того спрашивает.
Просто что-то человеческое сказать хочет…
Человеком оказался этот фрукт непонятного происхождения.
С душой и сердцем.
Как уж он там с душой и сердцем-то постоянно таких пацанов принимает…
Таких, как этот наш «неизвестный солдат».
Тут на взлетке снова гул раздался. Только уже другой. Мощный…
Выглянули мы.
Ил-76 взлетает. Тяжелая громадина, а взлетел так круто. Ловушки тепловые отстреливает и все вверх, вверх, повыше…
Вот и полетели домой дембеля…
Те, кому повезло дожить.
Кто не стал «неизвестным солдатом».
Кто возвращается домой не «Грузом-200».
Прощай, Марьян! Живите, парни! Удачи вам.
Больше мы с ним особо не разговаривали.
А через полчаса зарокотали снова вертушки, и оказались они на Гардез.
Видно, многие его знали – договорился он с пилотами, взяли меня.
На прощание я даже не спросил у него имени.
Да мы и не прощались-то особо.
– Ну, ладно, давай!
– Пока…
Так и остались то же друг для друга неизвестными.
Он остался в своем «эвакопункте» в Кабуле.
А я полетел в свой Гардез.
Да, именно свой. Пока что «моим» был Гардез, а не Москва.
Тогда я еще не понимал «знаков» судьбы. Не мог понять их смысла.
Но пока летели до Гардеза, в голове уже не было места мыслям о дембеле.
Я вернулся «на землю».
Юный «неизвестный солдат» вернул меня.
И правда – нечего думать о дембеле, который непонятно когда. О доме.
Пока что моя жизнь, моя реальность и моя перспектива – здесь.
На этой войне, которая для кого-то уже кончилась, а для меня и моих товарищей продолжается. И дай бог не закончится раньше срока.
А до срока того еще…
Долго еще, нереально долго…
Прилетел в бригаду. Дошел до роты.
Над палатками уже трубы печные торчат – зима скоро.
Первым у палаток ротных Мартына встретил. Еще с Ферганы мы вместе – в одном взводе были. И тут тоже.
Он уже в тельнике зимнем и белой рубахе от кальсон.
