Иногда курьезно…
В очередном дувале Толян Кочетов в одной из комнатушек обнаруживает духа. Почему-то тот не успел ни свалить, ни спрятаться.
Может, думал, не найдут его в соломе этой. Но Толян нашел.
Мужик без оружия, но в нагруднике с магазинами – точно дух.
И это выбивает Толяна из колеи.
До этого мы духов только в горах видели, на боевых действиях.
Там все ясно – кто раньше выстрелит, тот и молодец. Попал – победил.
А тут непонятно как-то. То ли это боевые действия, то ли нет.
То ли это дух, то ли нет.
С вооруженным человеком хоть ясно, что делать.
Сопротивляется – стреляй. Сдается – клади на землю, разоружай.
Короче, в непонятках этих схватил Толян автомат свой за ствол и давай над головой крутить, орать на духа.
Мол, стоять, бояться!
Типа как старшина Васков в «А зори здесь тихие…» – «Лягайт, лягайт, сука!»
На шум вваливается Пахом со своей СВД наготове и не «заваливает» с разбегу духа, а только успевает оценить комичность происходящего.
Тут «дух» сдувается, Толян опускает автомат-дубину и парни выводят его из помещения, навстречу подоспевшему ротному.
А из дувала уже вывалила куча детей и теток в паранджах и все голосят как резаные.
Духа обыскивают, в одном из карманов обнаруживают толстенную пачку денег. Тут ротный совершает удивительный поступок – отдает ее ВСЮ в руки оказавшейся рядом навзрыд плачущей девчушке лет пяти.
Она сжимает деньги ручонками и, не переставая плакать, идет обратно, в сторону дувала.
По дорогое к дому проходит мимо Пахома…
На нее уже никто не смотрит, тетки все колотятся по поводу попавшегося мужика, а ротный продолжает его шмонать.
Эх, Пахом, Пахом…
Не поднялась рука прибрать все это богатство к рукам…
То же, блин, Достоевский… Слеза ребенка и всякое такое…
Потом задержанного сажают на корточки у стены дувала. До прихода ХАДовцев несколько человек остаются его караулить.
Наступает черед Пахома. К этому моменту от достоевщины он уже отошел и мысль о том, что с этой овцы не поимеет ни клока шерсти, его бесит.
Пока духа шмонали, Саня положил глаз на складные пакистанские ножнички, которые обнаружились у того в одном из карманов.
Вещь компактная, в хозяйстве нужная, а главное, уж больно «заморская».
– Эй, душара, чарс аст?
[20]
Докопаться-то надо до чего-то… Откуда у того чарс после шмона?
Дух удивленно смотрит, а Пахом уже лезет ему в давно «пристрелянный» карман.
– Шурави
[21] контрол…
И вот заветные ножнички уже у Сани.
– Бакшиш, бача. Фамиди?
[22]
Да понял он. Все понял – так посмотрел на Пахома, с таким презрением, что 15 лет не мог забыть Саня этот взгляд.
Так и не смог – года три назад выкинул эти ножнички к едрене фене…
Вечером, до темноты, выходим из зеленки к броне. Туда уже горячую еду подвезли.
С утра и днем особенно старались не наедаться – вдруг бой.
Горький опыт – на пустой желудок шансов выжить при попадании в живот больше. А набуздыришься – разорвет кишки и пиши пропало…
Только за «шнурами» нужен глаз да глаз – им-то, вечно голодным, неймется весь сухпай смолотить, зная, что вечером все равно накормят.
Поели, умылись в речке, «шнуров» на посты – и баюшки.
Вот и еще один день прошел. Ну и х… с ним…
На третий-четвертый день все уже стало казаться рутиной.
Очередной кишлак, очередное бугристое поле, очередной дувал…
Идем без взводного. «Шнуров» оставили снаружи.
– Смотрим, блин, в оба. Не вафлим, сука. Если кто из шакалов нарисуется – мухой сообщить!
Очередной бухтящий что-то непонятное старик с козлиной седой бородкой.
– Душманы аст, бабай? Оружие аст?
Про душманов понимает, сука. Еще активнее бухтит, теперь уже покачивая головой:
– Нист, шурави, тыр-пыр, астам-хастам…
Мол, нет, какие душманы, нет никого, мирные мы, крестьяне…
Ни хрена мы его, конечно, не понимаем, да что он еще-то может говорить?
Конечно, мирные, конечно, нет душманов. Тут, похоже, вообще никого нету.
Жестами показываю – мол, дом осмотрим.
Опять бухтит, че-то там про «духтар».
– Ну да, «духтар» это мы понимаем. Давай показывай…
– Че, не покажешь?
А если вот так тебе, если стволом автоматным под ребро сунуть?
– Нет, не понимаешь?
А прикладом по спине?
О, понимаешь, молодец! Пошли смотреть «ханум-духтар»…
– Да хорош ты, бухтеть-то, щас еще получишь! Не тронем мы их…
Аккуратно входим в приоткрытую дедом дверь. Внутри чуть слышный шелест – сбились все в кучу, лица закрыли.
– Усов, Храпов, остались здесь – смотрим в оба!
Ни хрена не видать, что там за окошечком этим сетчатым в том месте, где лицо. Только видно, как мелкой-мелкой дрожью трясутся складки…
– Ну что, дед, играем в «Гюльчатай, покажь личико!»?
– Опять бухтишь? Ты задолбал уже бухтеть, покажи давай, кто там дрожит у тебя? Кто там нас так боится, воинов-интернационалистов?
– Дед, ну ты упертый какой, что с тобой делать, а? Вот так понимаешь?
Затвором «щелк»…
– Смотри-ка, понимает. Видать, знакомый с такой техникой!
Злобно зыркает глазами дед, бормочет что-то в сторону безликих фигур. Секундное замешательство… Что-то прикрикивает…
Поднимают свои «забрала».
Е-мое!
Какие же глаза! Огромные, темные! Где-то я уже видел такие глаза?
Точно – у косуль с газелями такие глаза – карие, чуть влажные, настороженные.
А эти не настороженные даже, а испуганные.
Только от этого они еще прекраснее…
Такие прекрасные, такие чистые, такие беззащитные…
Это я что, краснею, что ли?
Отставить, солдат. Отставить интеллигентские гунди.
