Дембель в опасности.
Не спится.
Интересно, а Дядя с Петрухой хрючат?
– Дядя!
– А?
– Хуй на! Добрый я?
– Да иди ты, Артемыч…
Хрум-хрум… Ходжа возвращается к «Утесу».
Задолбались мы с Никулиным – спать не спим, затекает все, мерзнем.
Вылезли из норы, пошли в окоп свой. Теперь Ходжа вообще у нас над головами хрумкает.
Когда с кем-то столько боевых вместе прошел, сколько мы с Никулиным, когда в одном окопе, на одной позиции не раз и не два сидел, когда и вода и сухпай – все на двоих (да что там вода – посрать-то только вдвоем ходишь), тогда начинаешь человека по-другому чувствовать. Настроение его, эмоции, намерения.
Особенно когда такой взрывной этот человек, эмоциональный, как Никулин.
С ним пока чаю котелок выпьешь, он тебя раз 20 пошлет. Такая у него фирменная реакция: только скажи чего не так: «Да пошел ты на хуй, да пошел ты на хуй, да пошел ты на хуй…»
И вот чувствую я, мается Олежка. Тягостны ему сидение это и напряженное ожидание бесконечное. Скучно ему. Задумал чего-то, по глазам вижу, по выражению лица его хитрованского. Хоть и ночь.
Да и понимаю его прекрасно – это ж дураком станешь так с утра до вечера…
Тоска…
Хрум-хрум…
– Ходжа, если духов заметишь, твои действия?
– Стрэляю!
Так. Похоже, начинаю догадываться, что Никулин задумал.
Хрум-хрум… Опять удаляется Ходжа в сторону взводного.
Олег берет со дна окопа палку какую-то и как швырнет ее вниз по склону.
Шмяк! Воздух морозный, тишина мертвая – все слышно.
Ходжа замер на ходу, оборачивается на нас.
– Ходжа! Ты слышал?
– Да.
– А чего вафлишь?
– Нэ знаю.
– Не вафли, чурка…
Все ясно, чего Олежка удумал. Будет теперь над Ходжой прикалываться и нервы тому щекотать. Опять же, если что, будет повод по башке ему надавать. Тоже развлечение. Заодно и согреемся.
Вяло, скорее для порядка, пытаюсь отговорить Никулина. Но получив в ответ привычную уже очередь: «Да пошел ты на… да пошел ты на…», – расслабляюсь.
Занимаю место в партере.
Минут через пять повторяется та же история.
Тут уж и я впадаю в азарт – следующую палку запускаю в сторону елок сам.
Палок у нас с Никулиным много, дури тоже хватает. Ходжа так просто не ведется, но с каждой попыткой «градус» повышается.
«Ты че, чмо, вообще, что ли, мышей не ловишь? Не слышишь, что ли, там шуршание какое-то. Там точно приближается кто-то!»
В какой-то момент случается то, что должно случиться. Ходжа «ломается».
– Ходжа, ты слышал?
– Так тошна! Духы!
– Ну и хуйли ты? Твои действия?
Ходжа выпускает в сторону непонятных звуков очередь. Тут же туда лепит Никулин из эсвэдэшки, а я, словно одурманенный первыми звуками выстрелов, раздавшихся в ледяном воздухе, выскакиваю из окопа и с бедра засаживаю в елки на склоне всю сорокапятку своего АКСа.
Что тут началось!!! Мы и не предполагали такого с Олегом. Такое впечатление, что пацаны только и ждали, чуть ли не с пальцами на спусковых сидели.
Сразу же после нас начинается пальба на противоположном фланге – там сидит третий взвод. Тоже больше половины наш призыв, и тоже, видать, маются ребята.
Чуть позже оживает небольшой хребет, протянувшийся от нашей горки вниз, в сторону роты. Там, прикрытый с обеих сторон нами и третьим взводом, сидит «шнуровский» взвод Толяна Кочетова.
Где-то там берлога Пахома, балдеющего среди полутора десятка «шнуров» при отсутствии какой бы то ни было за них ответственности.
Пахом серьезный боец, в отличие от нас с Никулиным. Настоящий «дед». Положено дембелю спать – он и спит. Подумаешь, холод, подумаешь, зима – раз служба идет, так что ж солдату не спать. А то какой пример молодежи?
Саня вспоминал потом, что при звуках совершенно безумной стрельбы, начавшейся абсолютно неожиданно и со всех сторон сразу, сквозь сон решил: «Шандец, приплыли!»
Схватился за винтовку, выкатился из своей берлоги и первое время даже не мог понять, что происходит, потому что стреляли мало того, что со всех сторон, так еще и в обе стороны от хребта и с обоих его флангов.
Представляю себе, каково это должно казаться спросонья и без понятия об истинной сути и первопричине происходящего…
Эффект превзошел все наши с Никулиным ожидания.
Развеяли напряжение, блин…, расслабились! Чего теперь делать-то?
В безумной стрельбе наступает передышка – то ли команд каких ждут, пережив первый всплеск, то ли перезаряжают все. А может, доперло, что по ним вроде не стреляет никто.
К нам подлетает Кондрат:
– Че было-то?
– Да Ходжа вроде на склоне духов углядел. Правда, Хужанбердыев?
А куда он денется-то. Попробует сказать, что нет – так ему первому и влетит. Сначала от взводного, ну а потом уж…
– Так тошно, таварыш старшы лэтенант.
Кондрат с подозрением косится на склон и уж собирается сказать что-то, но тут замечаем, что, как и два дня назад, в мой день рождения, со стороны роты чешут ротный с замполитом.
Только тогда лица у них были напряженные, а сейчас скорее возбужденные.
– Что тут у тебя, Миша?
Теперь очередь Кондрата оценивать свои шансы и решать, на чьей он стороне. Сдав нас, он подставляет, возможно, и себя.
– Да че-то какое-то шевеление там было на склоне…
– Где, на каком?
– Да вон там, вон у тех елок подальше, где погуще натыканы.
Кондрат просто артист. Станиславский бы гордился!
– Шейнин, дай осветительную!
Вытаскиваю из «лифчика», который успел уже напялить после начала «боя», осветительную ракетницу. Выпускаем одну, вторую… Снег белый, елки черные, тени по снегу мечутся – ни хрена не разобрать. Но жутко.
Даже нам с Никулиным жутко…
Ротный к рации:
– Я «Остров». Предполагаю передвижение противника. Подсветите!
Броню долго уговаривать не надо. Там тоже, небось все заведенные после случившегося с первой ротой. Через несколько минут шуршание и небо расцветает светлячками осветительных снарядов. Правда большая часть «светлячков» тут же камнем летит вниз.
А где еще брать молодым стропы на неуставные аксельбанты для парадок дембелям в десантной части, все парашюты которой хранятся где-то в Союзе? Если вообще они еще где-то хранятся. Бригада-то вся целиком в Афгане чуть ли не с декабря 1979-го, с самого ввода…
