Ну, так вот получилось. Кто бы знал…
И рядовым – никаких больше «аккордов».
Вот и выходит, что из 25 «граждан» домой в роте собираются… пятеро!
Пятеро счастливцев, которым повезло учиться на сержантов и на момент приказа оказаться на сержантской должности!
Пятеро, которые приехали в Афганистан в ноябре месяце, на три месяца позже нас. И на три месяца раньше уезжают…
За неделю до боевых роту построили и объявили, что домой едут Толян Кочетов, Серега Мельников, Леня Шеин, Олег Петров и Алик Исмаилов.
А остальные… Остальные начинают готовиться к боевым…
– Что, все? – не веря своим ушам, спросил кто-то из наших.
– Все! – последовал жесткий ответ ротного, – И отставить пиздежь!
Старший лейтенант Плотников прекрасно понимал чувства своих солдат.
Он тоже в Афгане уже почти два года.
Прошел с нами все операции. Сначала взводным, потом ротным.
Вместе с нами голодал и мерз на Алихейле.
Умирал от жары и жажды на Панджшере.
Рисковал своей и нашими жизнями.
А я-то теперь понимаю, что второе – намного труднее и страшнее…
И теперь ему предстояло рисковать ими вновь.
Жизнями 20 пацанов, которые честно оттрубили свои два года, и уже могли и ДОЛЖНЫ были бы уехать домой.
Он знал, как увольняли до этого. Знал, на что мы надеялись, чего ждали.
Ведь и для офицеров долгожданная «замена» – дело нешуточное!
Никогда не забуду, как той же самой весной 86-го замкомроты мудохал за офицерскими каптерками своего заменщика.
Тот прибыл месяца на два позже, чем должен был замениться наш Вася.
Скорее всего, по причинам, никак от молодого, неуклюжего старлея не зависевшим. Больше того, он, похоже, и знать не знал, что «опоздал»…
Но бесшабашного, порой отвязного, но при этом уважаемого нами замкомроты все это не интересовало. А бить он умел.
Теперь ротный понимал наши чувства и эмоции.
Он и сам, видно, был обескуражен.
Потому-то и застряли у него в горле и толком даже не запомнились мне какие-то штампованные фразы про «сложную оперативную обстановку».
Но он был наш командир, а мы были его солдаты.
Те, с которыми ему предстояло идти на очередную «войну» и на которых он должен был по-прежнему рассчитывать.
Потому и заскрежетал металл в его голосе:
– Увольняемые – к старшине, получать парадки! Остальные – в ружейную комнату, получать оружие и РД. Готовиться к строевому смотру! Ррразойдись!
Ротный, не оборачиваясь, ушел.
А рота еще несколько минут стояла, словно в оцепенении.
Это чуть позже «добрые» Пахом с Никулиным начнут подъебывать:
– Ну что, Тема, говорили мы тебе: «чистые погоны – чистая совесть»! Нет, ты, блин, не слушал – вот тебе облом, бля-аааа! Вот и в жопу себе теперь свои лычки засунь!
И ведь знаю, что тоже оба на апрель рассчитывали, на «аккорд», так что обломались-то не меньше моего.
Но как же не поприкалываться над корешем…
А зачем еще друзья нужны?
Но в этой минутной тишине каждый думал о своем.
«Шнуры», приехавшие в феврале, о том, что теперь им совсем кранты, потому что 20 «граждан», которых «закосили» с дембелем, устроят им такую «райскую жизнь»… А они-то надеялись вздохнуть хоть немного.
«Ветеранчики», прослужившие год, которые с нашим отъездом должны были стать уже совсем «большими», о том, что теперь это откладывается до августа.
«Дембеля», прослужившие полтора, о том, что и большинству из них теперь светит, возможно, февраль. То есть третья армейская зима, третий Новый год в сапогах.
А мы…
Не знаю, о чем думали в этот момент ребята.
Точно помню первое, о чем подумал я, было не дом и не поступление.
А жуткая несправедливость жизни.
Несправедливость в том, что одним из четырех «счастливцев» был Алик.
Ведь Толян, Серега, Олег и Леня заслужили этот подарок судьбы на 102 %.
За свои полтора года они не пропустили ни одной операции.
Каждый из них по-своему хлебнул нелегкой сержантской доли.
Леня был «замком» в третьем взводе, где почти все были его призыва.
Это особое искусство рулить своими, но и оставаться «своим».
Леня смог.
Как смог и Олег Петров, бывший у него командиром отделения.
Толян, наоборот, почти год был «замком» в первом взводе, целиком состоящим из «шнуров». Первое время носился с ними, как наседка.
Это не меньшее искусство – умудриться, когда надо, вступаться за своих «цыплят», но и не противопоставить себя своему призыву.
Толян сумел.
Серега командовал отделением АГС. Мало того что АГС – одна из самых тяжких для переноски в горах вещей. Так в отделение АГС еще и норовят «сослать» всех залетчиков и «шлангов». И ими надо не просто «зарулить», но и сделать так, чтобы АГС, мощнейшее средство огневой поддержки роты, всегда был под рукой ротного и в боеготовности.
Серега сделал.
Все четверо были награждены и при любых раскладах были первыми кандидатами на первую отправку.
А вот несправедливость жизни заключалась в том, что вместе с ними получать парадку, сапоги и берет, чтобы готовиться к отъезду, отправился Алик.
Алик, который приехал из ашхабадской учебки, где учился на минометчика, и сразу же «уполз» в хлеборезку, к кому-то из земляков, где протащился больше года.
Алик, который злобно «посылал» нас из-за запертой двери хлеборезки, когда мы «шнурами» стучались туда в поисках жратвы для дембелей.
Потом, уже в конце 85-го, он умудрился каким-то образом залететь, и его, как водится, в наказание перевели к нам в роту.
Опять же, как водится в таких случаях, определили в минометный взвод.
«Замком» там уже был Давлетов, и где-то в феврале Алик стал командиром отделения, точнее расчета. Так это, по-моему, у минометчиков называется.
И вот теперь, сходив всего на несколько операций и пробыв на сержантской должности всего пару месяцев, Алик Исмаилов отправлялся домой.
Алик, которого за изощренную жестокость ненавидели «шнуры» и которого за злобный, подлый характер недолюбливали даже мы.
Да и сам Давлетов, казалось, порой был не в восторге от «приподнятого» им земляка. Впрочем, и земляками-то они были только в наших глазах.
Алик был из Ташкента, а Исмаил – из Туркмении, из Ташауза. И смотрели на «туркменских» узбеков ташкентские как на «второй сорт». А те на них – как на «тепличные растения».
