Но помогать друг другу помогали. Все же одна кровь…
Этим они сильны, не откажешь.
По злой иронии судьбы «благодетель» Алика, Исмаил Давлетов, оставался до августа.
Исмаил, который приехал в Гардез в августе 84-го, всего два раза подержав в руках автомат. Но отходивший потом без единой передышки на госпиталь все боевые.
Исмаил, который в начале службы толком не говорил и не понимал по-русски, но стал к концу службы заместителем командира взвода.
И вот теперь Исмаил, тоже считавшийся одним из стопроцентно заслуженных кандидатов на первую отправку, остается служить до августа.
И все только потому, что приехал из «солдатской» Иолотани…
Исмаил, которого некоторые побаиваются, но все уважают.
Ну не блядство?!!
И вот это называется «судьба»?!
Хотя, что там говорить…
Это же для нашего ротного, лазившего с нами по горам и даже для замполита, выпившего у нас столько крови, но все равно нашего, мы Толи и Лени, Исмаилы и Фариды, Сани и Олежки, Сереги и Юрки.
Достойные и недостойные, заслужившие и нет…
А для тех, кто галочками и крестиками, указами и циркулярами решают наши судьбы, нас нет.
Нет наших судеб, наших надежд, наших планов, наших жизней.
Есть только циферки в отчетах и приказах.
Есть «оперативная обстановка».
Впрочем, не совсем так. Наши жизни есть. Иногда есть…
Когда год спустя, в апреле 87-го, при десантировании под Джелалабадом погибнет от прямого попадания в голову Илья Редьков из нашей роты, которому уже вышел срок увольняться, вот тогда его жизнь вдруг станет значимой.
Точнее, его смерть…
Значимой лишь потому, что где-то наверху вдруг кого-то поразит факт, что парня убивают, когда он уже мог и должен быть дома.
И вот тогда они зашевелятся, тогда полетят приказы-депеши: «Не допускать!.. Исключить!…Не привлекать!..»
И всех весенников моментально уволят в апреле.
А ведь никак было невозможно.
«Оперативная обстановка…»
Впрочем, ладно, что я распричитался-то?
Во-первых, мы солдаты и давали присягу. Надо значит надо.
А во-вторых, ничего этого я еще не знаю в апреле 1986-го, лежа на своей позиции в горах под Хостом. И рассуждаю не так «глобально».
Мне просто хреново оттого, что до дома еще, оказывается, так долго ждать.
Оттого, что уже не раз и не два рвались на позициях роты невесть откуда со свистом прилетевшие эрэсы.
Оттого, что где-то там, впереди, выше в горах, чертова Джавара, которую наши собираются взять, а духи не собираются отдавать…
И еще оттого, что я выполнил все, что заповедал себе в ноябре 84-го, на кабульской взлетке.
Вцепился в эти горы, в свой автомат, верил в своих товарищей и шел вперед. Жил здесь и сейчас, не думая про «завтра».
А оно не наступило…
И вот я снова в горах, на операции.
Гляжу в безразличное к моим переживаниям звездное афганское небо.
Одна из бесчисленных звезд начинает вдруг мигать и становится больше.
Самолет…
Высоко над нами, над нашей горкой, над Хостом, над Афганистаном, над этой войной, летит куда-то на север кусочек мирной жизни…
Ровно гудят двигатели, в салоне уютный полумрак.
Кто-то дремлет, укрывшись шерстяным пледом.
Один из пассажиров не спит, тщетно вглядываясь в непроглядную тьму иллюминатора.
К нему подходит приятная стюардесса с бокалом виски на подносе.
(Никогда не пробовал виски, но почему-то был уверен – это именно виски.)
– Что-то еще, сэр?
– Скажите, где мы сейчас пролетаем?
– Афганистан, сэр. Ничего интересного, сэр, сплошные горы. Даже днем смотреть особо не на что…
– Спасибо.
Задумавшись, сэр слегка взбалтывает содержимое бокала:
– Хм. Афганистан… Афганистан. Там ведь какая-то война уже несколько лет. И что там забыли эти русские. Зачем им эти горы? М-да… Интересно…
…Виски медленно стекает по стенкам бокала, оставляя тягучие следы…
– …интересно – для самолета у них вполне неплохое виски.
Сделав несколько глотков, он откидывается на кресле, подоткнув плед.
Лететь еще несколько часов, нужно поспать.
Афганистан, на секунду войдя в его жизнь, снова остается далеко внизу.
Мощный «Боинг» уносит его все дальше на север…
В каких-то десяти километрах от него лежу я и смотрю на безразлично подмигивающие огни самолета. Скоро он скроется из виду навсегда.
Сколько раз рисовалась в моем воображении эта сцена, когда в черном небе над горами начинали вдруг мигать огни кажущегося нереальным самолета.
Клип, нарезанный сознанием из кадров всех виденных западных фильмов.
Но сегодня я не дам этому самолету улететь.
Я сяду в салон, укрывшись пледом.
Я продолжу путь дальше, на север.
Через несколько часов мы долетим до Москвы.
Приземлимся, я выйду из аэропорта, сяду на автобус…
Стоп, почему на автобус?
Старшина же сказал Лене с Толяном, что в Ташкенте мы получим рублевую зарплату за все время в Афгане. Это ж рублей 300!
Приземлимся, я выйду из аэропорта, сяду в такси и поеду в город. Будет утро.
Да, ранее солнечное весеннее утро.
Машина будет весело шуршать шинами по только что политому асфальту.
Я высуну руку в окно и буду ловить ладонью упругий прохладный ветерок.
Мы поедем по Ленинградке, потом по улице Горького, свернем на Садовое и, проехав высотку на Восстания, свернем в наш двор…
Я не стал звонить из аэропорта – пусть будет сюрприз…
Звоню в дверь – сколько же лет нашему звонку? 30? 40?
Когда вернулся с войны дед, он тоже жал эту кнопку…
За дверью торопливые шаги. Она знала, знала и ждала…
Дверь открывается:
– Здравствуй, мама! Я вернулся…
Но это стюардесса из самолета. Она трясет меня за плечо.
– Шейнин, Шейнин, просыпайся! Тема, проснись!
Черт, значит, еще не долетели.
Ну когда же уже, когда?
ГОСПОДИ, КАК ЖЕ Я ХОЧУ ДОМОЙ!
Так, а откуда это она знает, как меня зовут?
