Да какая разница!
Тем более Никулин с Сергеевым все равно подождут нас в Ташкенте.
Гульнем там, а уж потом все вместе в Москву.
Гульнуть в Ташкенте – гусарский шик афганских дембелей.
Ведь все время, что мы были в Афгане, там в Союзе, нам «капала» получка. Пусть немного, пусть 10–15 рублей в месяц, но за два-то года ого-го накопилось, под 300 рубликов!
Плюс за легкое ранение – 150, если есть. Да за среднее – 300.
Это при том, что ведь и в Афгане нам те же суммы капают в чеках «Внешпосылторга».
А чеки-то эти в Союзе 1:3, говорят. А можно и подороже продать барыгам Столько денег мало кто из нас когда-то держал в руках. И видно потому, еще не полученные даже, они уже начинали жечь карман.
А многим стремление «гульнуть» начинало жечь душу еще по пути в Союз.
Отпахав два года на войне, отлазив по горам, отползав под пулями, 20-летние парни искренне считали, что «кто воевал – имеет право».
Что никто не в праве хоть как-то сдерживать наш кураж.
Но так думали только мы, бесшабашные юнцы. И так совсем не считало ни командование нашей бригады, ни командование кабульской пересылки, ни военные патрули в Ташкенте.
Для них мы все еще были военнослужащими, которые должны соблюдать форму одежды, должны были соблюдать воинскую дисциплину, должны…
Да почему же мы опять чего-то должны! Мы давно всем все раздали!
У нас и так украли уже ТРИ месяца жизни!
Вот в этих противоречиях, между «уже заслужил» и «еще должен», и были корни известных на весь Афган буйств десантуры на кабульской пересылке.
Повторялись они регулярно, каждые полгода.
Чуть потише в апреле и октябре и уж совсем буйные – в августе и феврале.
А чем еще напугать бойца, уже «закошенного» с дембелем аж на три месяца?
И, как водится, никто никаких выводов из этого не делал.
Потому что, если бы делали, разве стали бы докапываться к нашим дембельским парадкам в бригаде?
Стали бы распарывать ушитые, как положено, брюки?
Стали бы срезать неуставные бляхи, погоны, шевроны, аксельбанты?
Стали бы унижать нас, заставляя прибинтовывать к ногам или прятать в трусы всю эту столь важную для нас мишуру?
Разве обеднела бы родная армия, позволив увозить с собой второй тельник, а не прятать его, как воришка, под китель на спине?
Неужто подрывали боеспособность Вооруженных сил обрезанные канты на подошвах дембельских сапог и приделанные к ним каблуки?
Кому мешали изогнутые чуть ли не наполовину бляхи, разглаженные чуть ли не до пупка отвороты кителя, шевроны с вырезанным словом «Афганистан»?
Наверное, тем же, кто устраивал нам там строевую перед боевыми, запрещал ходить в горы в кроссовках вместо полусапожек, конфисковывал удобные духовские «лифчики» и спальники.
Ведь это не положено!
Сутками лазить по горам без воды, неделями жрать сухпай на боевых и месяцами сечку с салом в бригаде, спать в горах на снегу и кормить вшей и, главное, каждый день рисковать жизнью – все это было положено.
А все эти удобные, но неуставные вещи – нет.
И «нарушать форму одежды», уходя на дембель, – тоже.
А ведь для нас это были не просто цацки – это был символ, это был ритуал, фетиш! Это был грандиозный карнавал, которого мы ждали два года.
И которого каждый из нас мог не дождаться! Мы все ходили по краю!
И 730 дней мечтали о том дне, как лихо заломим берет на затылок и придем домой!
Зачем, ради каких высоких принципов нужно было упорно пытаться нам все это испортить, когда он наконец наставал?
И еще тысяча зачем и почему, как всегда, безответных!
А в результате уже на кабульскую пересылку попадали мы заведенными!
Как будто нам мало было своего адреналина…
Простите, увлекся – столько лет прошло, а не могу успокоиться.
Потому что не могу понять…
Прощания с Гардезом у меня не получилось.
Целый день мы ждали вертушек, на которых должны были улететь в Кабул.
Раза три нас даже выводили на бригадный плац строиться – уже в парадках, с дипломатами, переобнимавшихся со всеми, кто был в это время в роте.
Но, продержав какое-то время на плацу, снова распускали по палаткам, не сказав ничего определенного.
И вот ты снова тащишься в палатку, где уже со всеми попрощался.
Снова нужно снять и развесить наглаженную парадку, размотать бинты, которыми примотаны к ногам неуставные погоны.
И снова сидеть ждать…
А сил ждать больше нет.
После обеда роте пришел приказ срочно собираться куда-то на задачу. Очередные спешные объятия, палатки пустеют, и через какое-то время мы видим, как, поднимая клубы пыли, ротная колонна уносится куда-то в сторону Гардеза…
Счастливо, мужики!
Спустя еще пару «ложных тревог» нас в очередной раз строят на плацу.
Мы уже не особо верим и надеемся, что и на этот раз кудато полетим.
Но неожиданно приходит какой-то майор, который практически без всякого шмона ведет нас к нескольким «ГАЗ-66».
Перелезая через борт, больно ударяюсь тем местом, где спрятана бляха.
Блин, так и без детей остаться можно…
Все торопливо, суетливо, обыденно.
Разве так я представлял себе два года назад отъезд на Родину.
Пылим на взлетку. Забегаем в «Ми-8».
Сколько ж нам пришлось на них полетать на десантирование…
Родное все внутри. Только мы чужие теперь тут, в своих парадках.
Хотя рассаживаемся по привычке кто куда, и на скамьи у борта, и на пол.
Нас много, мест мало. Да и наплевать уже – только б улететь отсюда скорее!
Заводимся, взлетаем…
Даже не взглянул я на прощание вниз.
Пока бляху вытаскивал, пока погоны от ног отматывал – уже и не видно стало ни Гардеза, ни бригады…
Только бесконечные горы, горы, горы…
Унылый и однообразный, но такой привычный уже теперь пейзаж…
Через 40 минут мы в Кабуле.
На взлетке узнаем – бортов в Ташкент сегодня уже не будет.
Значит, ночевать на пересылку.
Видать, не разминуться мне с ней, родимой, и напоследок.
В гробу я, конечно, видал такой символизм, но что поделаешь.
При входе на пересылку замечаю, что часовой смотрит как-то затравленно.
