Да и было на что отвлечься пытливому взору.
Как же интересно было наблюдать за поведением четырех офицеров, сидевших в самом конце самолета!
Как они отвернулись, сев в самолет, так ни один и не повернулся в нашу сторону, никак не отреагировал на дебош в салоне. Как будто и не происходит ничего. Как в детской игре: «Я в домике!».
Странно?
Это как сказать.
Полный самолет 20-летних пацанов, которые два года воевали и которых еще и на три месяца позже домой отпустили.
Вы бы поперли против них? Я бы – нет.
Вот и те офицеры тоже.
К тому же не могли они не знать, что на солдатском-то жаргоне офицеров «шакалами» звали. Дело, конечно, прошлое, да и не все так однозначно.
Но из песни слов не выкинешь…
И много у кого за два года к офицерам вопросы накопились.
Попался б мне там, в самолете, под руку замполит наш ротный – один бы из нас точно до Союза не долетел.
В общем, был у офицеров этих резон в «ничего не вижу, ничего не слышу» поиграть.
А вот один из пилотов в какой-то момент пытался вмешаться.
Выскочил в салон, орет:
– Ну-ка прекратить!
А никто внимания не обращает. Он это видит и заводится:
– Прекратить! Буду стрелять!
Даже за кобуру схватился. И вот этим-то внимание к себе привлек:
– Вот ты напугал, мужик! Давай, стреляй!
Больше ничего пилот не кричал.
То ли просто плюнул он на эту канитель, то ли понял, что глупость сморозил – нашел кого стрельбой пугать.
Ушел, и больше мы его до посадки не видели.
Да вскоре и потасовка вдруг сама собой утихла.
Как-то резко все пришли в себя. Как будто опомнились.
Примолкли, расселись. Вроде как и не было ничего.
Если б только не пол в самолете, весь обрывками усыпанный…
И как раз в этот момент по внутренней связи объявили, что мы пересекли границу Союза Советских Социалистических республик.
Только почему-то никто в этот момент ни береты в воздух не стал подбрасывать, ни обниматься.
Выплеснулись уже все, что ли, эмоционально?
В общем, как покидал я пределы Родины без особой помпы, так и назад вернулся в не самом радужном настроении.
И забыл бы я этот неприятный инцидент при долгожданном возвращении на Родину после долгой разлуки, да вот не дали.
И кто не дал? Свои же родные афганские летуны…
Приземляемся в Ташкенте. Вот тут бы и случиться радостной и светлой встрече с Родиной. Вот тут бы броситься мне к ней в объятия.
Уж не знаю, стал ли бы я бетон полосы взлетной целовать, но выйти с чувством на родную землю хотелось.
Но тут пилоты по громкой связи объявили:
– При посадке мы забрали у нескольких из вас военные билеты. И пока в самолете не будет наведен порядок, назад вы их не получите…
И еще добавили, что остаться могут только те, кто без военников.
Остальные должны выходить и следовать на таможню…
Вашу мать!
Вот нельзя было как-то по-другому придумать?
Надо же было так обосрать возвращение домой!
Вот он почему так быстро «сдулся», пилот-то.
Не стал нас особо успокаивать, к порядку призывать.
Видать, не первый у них такой случай был. И подготовились они.
Заложников, так сказать, взяли…
Я в бешенстве!
Я отхерачил два года!
Два года ползал по долбаным горам!
Два года каждый день мог сдохнуть!
Два года мечтал об этом дне, об этой минуте!
И теперь, когда все уже почти кончилось, в эту самую минуту, меня так.
Ну не суки?!
Но причитать и злиться было некогда.
За железным бортом самолета был СОЮЗ!
Он ждал и манил! Он отвлекал от любых грустных мыслей…
Ладно, преодолеем еще одно, последнее препятствие на пути домой.
Уж сколько их было и каких. Прорвемся…
Оглядываюсь вокруг, оценивая обстановку.
В самолете нас человек 10. Шесть десантников и четверо бойцов в фуражках и с черными погонами.
Ну что ж, парни, жизнь есть жизнь, и в ней свои законы.
Не ваш день сегодня.
Каким бы иезуитским не был расчет пилотов, но он безупречен.
Бойцы и сами уже все поняли. Опустились на корточки и начали собирать с пола следы недавней потасовки и обрывки ее результатов.
Мы разбираем себе каждый по «подопечному» и начинаем «придавать ускорения»:
– Ты че нерезкий такой! Резче шуршим, тело!
Около моих сапог, передвигаясь на корточках, собирает мусор низкорослый, щуплый паренек. Какой-то прямо подросток совсем.
Покорный и бессловесный.
Меня даже как-то удивляет его покорность.
И даже где-то раздражает…
Но еще больше раздражает, что наши-то все уже на свободе, а я тут за ними говно подбираю! Хотя сам-то в раскулачивании участия не принимал.
И вот все это раздражение вкладываю в несильный, но концентрированный пинок:
– Резче давай, тело!
В этот момент мальчишечка оборачивается ко мне, не вставая с корточек…
…и я сначала вижу его саперные эмблемы…
…а потом медаль «За отвагу!»…
…и нашивку за ранение…
Твою мать…
Меня как током пробило. Что ж я творю-то?
Мы ж, считай, на гражданке уже!
А это все там осталось, там!
«Шнуры» – «дембеля», «солдаты-шакалы», «десантура-соляра».
И я ж ведь знаю, что за работа у саперов, что за война.
И он, как и я там, каждый день….
Это я додумываю, уже сидя рядом с ним на корточках.
В четыре руки мы быстро дособираем оставшийся мусор.
Наши парни смотрят на меня удивленно, но не вмешиваются.
Забираем у пилотов наши военные билеты. Выходим из самолета.
Я не прошу у него прощения – не могу так быстро перестроиться.
Я вообще не могу найти в себе сил ему что-то сказать.
Стыдно мне, блин, стыдно…
Вот так я и оказался наконец дома. Так вернулся из Афгана.
Я так рвался сюда. Я так рвался оттуда.
