Пока они не проехали расположение французских войск, их карету останавливали еще четыре или пять раз, но благодаря Луи нигде не стали задерживать. Амелия закончила письмо сестре и запечатала его, когда карета наконец миновала Аргоннский лес и покатила дальше, к Шалону. Дорога здесь была широкая и удобная, но ее запрудили обозы, повозки беженцев и кареты, которые двигались к Парижу. Луи нетерпеливо чертыхнулся. Поток полз еле-еле, и ему пришлось придержать лошадей.
– Что творится, что творится! – пробормотала Ева, не веря своим глазам. – Сударыня, вы только поглядите!
Амелия посмотрела в окно и нахмурилась.
– Так мы и за два дня не доберемся до Шалона, – сказала она. – Луи! Здесь есть другая дорога?
– Есть, но она ведет не туда, куда нам надо, – ответил кучер. – Только время потеряем.
– Все равно, сворачивайте, – распорядилась Амелия. – Мне надо отправить письмо и купить кое-что.
– Как вам будет угодно, гражданка, – буркнул Луи. Ее переменчивость нравилась ему все меньше и меньше.
Ева подпрыгнула на сиденье.
– Сударыня! Вы слышали, как он вас назвал?
– В слове «гражданин» нет ничего обидного, Ева, – заметила Амелия спокойно.
– Но… но… – Ева искала слова, которые могли выразить ее возмущение, – и не находила.
– Тоже мне, прынцесса, – меж тем ворчал Луи, обращаясь, очевидно, к молодой пристяжной, которая настороженно водила ушами и косила глазом. – И что мы забыли в этом городишке?
Однако он свернул на боковую дорогу, по которой и в самом деле оказалось ехать гораздо легче. Через четверть часа карета прибыла в крошечный, опрятный городок, где на главной площади высился фонтан с львиными пастями и росло тощее крошечное деревце. Когда карета подъехала ближе, Амелия заметила, что деревце увешано обрывками каких-то пестрых ленточек.
«Ни за что не буду отворять ей дверцу, – смутно подумал Луи. – Слуга я ей, что ли? И вообще она какая-то… непонятная. Когда я того парня зарубил у нее на глазах, у нее даже лицо не дрогнуло. Зато платье ее расстроило. Прынцесса!»
Тут он вспомнил тонкую ручку в своей руке, внимательные зеленые глаза – и сам не заметил, как оказался у дверцы кареты.
– Приехали, – буркнул он, помогая Амелии выйти.
– Что это за дерево? – спросила Ева, не утерпев.
Луи поглядел на деревце, увешанное ленточками.
– Это дерево свободы, которое граждане свободной Франции сажают в ее честь.
Ева озадаченно моргнула. Она и не подозревала, что в честь свободы можно сажать какие-то деревья и украшать их лентами. Очевидно, не подозревала об этом и темная кудлатая дворняжка, которая в этот момент как раз пробегала по площади. Одно ухо у нее торчало вверх, а другое смешно висело. Дворняжка бодро подскочила к дереву и задрала лапу.
– А ну пошла отсюда! – взревел какой-то сознательный гражданин, бросаясь на нее. Дворняжка протестующее гавкнула, но все же успела сделать свои собачьи дела и убежала.
– Роялистское отродье! – прокричал гражданин ей вслед, потрясая кулаком. Он покачнулся и едва не упал. У него была широкая красная физиономия, а в мутных глазах плавали страх и ярость. Было видно, что этот человек давно и отчаянно пьян.
К нему подбежала какая-то женщина с испуганным лицом и стала вполголоса его увещевать. Он огрызнулся и взмахнул руками, пытаясь оттолкнуть ее от себя, но потерял равновесие и едва не упал.
– Простите, – спросила Амелия, – вы не подскажете, где у вас почта?
Женщина испуганно взглянула на нее.
– Почта была там, – сказала она, кивая на здание перед ними. – Но почтмейстер запер ее и уехал в Бордо.
– Ник… какой не Бордо! – рявкнул ее муж, шатаясь. – Врет он все! У него брат в армии Конде! Вот он и помчался к нему навстречу! Все они одним миром мазаны… Долой! Да здрра… свобода! Сво-бо-да!
– Клод, прошу тебя! – простонала женщина. – Пруссаки скоро будут здесь! Не надо! Подумай хотя бы о детях!
– Так что же, почты нет? – спросила Амелия.
Женщина покачала головой.
– Мне также нужны стекольщик и портной, – продолжала молодая женщина. – Хоть они-то есть?
– Стекольщик Матьё – его друг, – сказала женщина горько, кивая на мужа. – Сейчас он пьян. Они оба напились, когда узнали, что Верден взят. Муж речи в местном клубе произносил, громил прежние власти, а теперь… Теперь получается, что все будет по-старому.
Амелия и Ева обменялись растерянными взглядами.
– Почтмейстер сбежал, стекольщик пьян, – проворчал Луи. – А как насчет портного, гражданка? Или, может, он повесился на портновской мерке в приливе патриотизма?
– Кто, Бонливе? – удивилась женщина. – Что вы, гражданин! Ему 73 года, и он пережил четырех жен. И пятую завел бы, чтобы пережить и ее тоже, да за него уже никто идти не хочет.
– И где этот Бонливе находится? – спросила Амелия. – Как его найти?
– А вон по той улочке, гражданка, – женщина указала на улицу, в конце которой темнела старая церковь. – Там и вывеску увидите. Он портной хороший, только вот берет дорого.
– Роялист! – заорал пьяница, качаясь. – Долой Бонливе!
– Он, как началась революция, объявил, что теперь у него клиентов больше нет, – пугливо объяснила женщина. – Что ж, он раньше всей местной знати шил, а до нас снисходить ему резону не было.
– Ева, – распорядилась Амелия, – ты остаешься здесь. Подожди нас, мы скоро вернемся.
В дом портного их впустил мальчик-слуга, который спросил, что им угодно.
– Моему человеку, – объяснила Амелия, кивая на Луи, – нужно одеться.
Луи вспыхнул.
– Послушайте, я вовсе не просил вас… – начал он сердито.
– Я не могу позволить, чтобы вы ходили в этом, – возразила Амелия спокойно. – Сегодня все утро шел дождь, и погода не улучшается. Если вы заболеете, кто будет моим кучером?
– Я не ваш человек, – буркнул Луи упрямо. – И никогда в жизни ничем не болел.
– Верю вам на слово, но мне будет спокойнее, если я буду знать, что вы тепло одеты и не рискуете простудиться.
Луи хотел сказать, что ему ничего не надо, но тут растворилась дверь, и вошел очень худой, очень высокий старик с осанкой владетельного князя и безукоризненными манерами. Он скользнул взглядом по Луи, перевел взор на Амелию и склонился в почтительном поклоне.
– Счастлив видеть в нашем городе столь достойную особу, сударыня, – объявил он. – Чем могу служить вашей милости?
Амелия объяснила, что Луи нужна новая одежда. Бонливе покачал головой.
– Сожалею, что должен вас огорчить, сударыня, но я не шью для господ санкюлотов, это не мое, да и удовлетворить их вкусы было бы затруднительно. – Он даже не пытался скрыть презрение, сквозившее в его голосе.
